Slash World

~*~
Он открыл глаза. Движенье век отдалось резкой болью в голове; ныла каждая мышца; вчерашний вечер вспоминался болезненными вспышками сквозь непроглядную пелену.
Кажется, он слишком много выпил, а поскольку пил буквально раз в сто лет, последствия переносились крайне тяжело. Воздух в комнате был спертый. Дышать нечем.
Жиакомо сел на кровати и опустил голову на руки, подождал немного, приходя в себя, потом потянулся за брюками, но замер на полдвижении.
Кровать Модеста Матвеевича была пуста, даже постель не смята. Протягивая руку, чтобы коснуться, он уже знал, что та холодна. Так и было. На ней не спали.
Открывая дверцу шкафа, он уже знал, что вещей Модеста Матвеевича не найдет, но все же заглянул внутрь. Коромысла пустых вешалок показались ему ребрами, за которыми не было сердца, и он медленно отвернулся. Так и не надев брюк, подошел к кровати Модеста и опустился на нее.
В отчаянии Жиакомо вцепился в волосы и стал раскачиваться туда-сюда. Он все испортил. Напился как сапожник, наверняка позволил себе лишнее и теперь даже не помнит, что. Ужаснул так, что обратил в бегство. И как теперь существовать, когда сам оторвал от себя то, чем гонят кровь по венам, то, чем дышат, то, чем живут?
Хунта повернулся на бок и посмотрел на магистра.
– Жиан, бедный мой друг! Какое, однако, тяжелое у тебя похмелье. Модест будет ой как недоволен… – тут он перестал потягиваться и с тревогой уставился на Жиакомо: – Что? Что?
Вскочив с кровати, Кристобаль бросился к другу, который медленно укладывался на опустевшую постель Камноедова.
– Ох, Жиа-а-ан… – протянул Хунта, оглядывая комнату. – Не может быть! Сбежал…
Вместо ответа Жиакомо обнял чужую подушку, уткнулся в нее лицом и подтянул ноги к груди.
– Не смей раскисать! – Хунта потряс магистра за плечи. – Не смей, слышишь?! А ну вставай, смотри, надо побриться. Ах, черт, сегодня не этой, – он смахнул с тумбочки футляр с опасной бритвой. – Пойду одолжу у Алехандро для тебя станок. Жиан, вставай, вставай!
Хунта с усилием заставил Жиакомо распрямиться и сесть.
– Отдай, – Хунта вырвал из его рук подушку, – Этот ихо де пута, да как он мог! Ладно, ладно, беру свои слова назад, отпусти меня, я не хочу с тобой сегодня бороться, отпусти… Возьми себя в руки, самому же будет стыдно. Давай. Пойдем.
Он заставил Жиакомо одеться и выйти на улицу, где тот остановился и прислонился плечом к стене барака.
*

Я как раз делал наклоны вперед, когда раздался стук и в комнату заглянул Хунта.
– Алехандро, будьте любезны, одолжите станок с новым лезвием, Жиан Жеромович куда-то свою бритву подевал.
– Пожалуйста, Кристобаль Хозевич, – я протянул ему коробочку.
– И кстати, амигос, – Хунта оглядел наш просыпающийся коллектив, – товарищу Камноедову пришлось срочно уехать в Соловец по административным вопросам, сегодня едем на работу без него, – сказав это, он захлопнул за собой дверь, и я услышал приглушенное «Мерде».
Я в недоумении оглянулся – никого, похоже, новость не тронула. Только Эдик очень встревоженно посмотрел на меня.

Этот день вымотал всех. Воду привезти забыли, на обед нас не забрали, принявший бразды правления Кристобаль Хозевич носился по полю и требовал от нас трудовых подвигов, включая истребление всех попадавших в поле зрения грызунов и внося в привычный уже ритм работы какие-то истеричные нотки, в повседневной жизни заведующему отделом Смысла Жизни совершенно не свойственные. Он вдрызг разругался с Витькой, посоветовавшим Хунте заняться прополкой сорняков, а не его, Витькиных, мозгов, и обидел Эдика подозрениями в саботаже распоряжений бывшего великого инквизитора и попустительстве мышам и прочим вредным млекопитающим. Товарищ Жиакомо смотрел красными глазами в одну точку и, по-моему, не замечал происходящего вокруг него. Когда Роман порезал руку, выяснилось, что аптечку никто не взял, и Эдику пришлось искать какую-то траву и прикладывать ее к ране, а для перевязки воспользоваться собственным носовым платком. Вечером автобус опоздал на сорок минут, и в результате до корпуса мы добирались в напряженной тишине, злые и голодные, как стая волков.
В 20-00 наш ЛиАЗ подъехал к бараку, двери распахнулись, я спрыгнул с подножки и замер от изумления. На лавочке перед входом сидел наш товарищ завкадрами – Кербер Псоевич Демин.
За спиной я услышал приглушенное и потрясающе витиеватое выражение на испанском. В том, что это ругательство, сомнений не возникало. Хунта вышел из автобуса, подождал тихого и безразличного ко всему Жиакомо, и они вдвоем направились в барак. Жиакомо кивнул Демину, а Хунта и вовсе не повернул головы. Завкадрами поднялся нам навстречу. Выглядел он очень непривычно: обрезанные до колен джинсы, сандалии, ковбойка с завернутыми рукавами. От налета официальности, тем не менее, ему все равно избавиться не удалось.
– Здравствуйте, товарищи! – поприветствовал он нас, мы пожали друг другу руки. – Товарищ Ойра-Ойра, можно вас на пару слов?
Он отвел Романа в сторону и несколько минут с ним беседовал. Ждать рядом было неловко, поэтому мы отправились к себе.
Роман вернулся минут через пятнадцать. Чувствовалось, что он знает какую-то потрясающую новость, но не считает нас достойными разделить его знание. Он раздувал щеки, бешено вращал глазами и на все наши вопросы улыбался наподобие кумской сивиллы. Первым не выдержал Володя Почкин.
– Ромка, кончай морды корчить! Что тебе Демин сказал?
– Я не могу, это конфиденциальная информация, а вы, товарищ Почкин, даже в столовую ходите, подчас забывая помыть руки!
– Вы, товарищ Ойра-Ойра, тоже! И шею… Нет, ну что ты за друг, если заводишь тайны с Деминым?
– Я отличный друг! – Роман довольно потер руки. – Ну-ка, товарищ Почкин, вы вроде бы рветесь руководить отделом Предсказаний и Пророчеств? Так блесните!
– Я туда рвусь не для того, чтоб людям мозги пудрить, а чтобы Мерлина уделать! – Володя воинственно потряс пудовым кулаком. – Раз и навсегда! Мерзавец!
Мы сочувственно покивали, история вражды Володи и Мерлина развивалась у нас на глазах, и мы были всецело на стороне нашего друга.
Роман, однако, остался непреклонен.
– Представь, что я – ученый совет! И блесни интуицией!
– Хочешь, я блесну левым хуком? – огрызнулся Володя, но потом уставился Роману в глаза, шумно втянул в себя воздух, пошевелил от напряжения лопатками и выдал: – Он открыл тебе тайну своего приезда!
– Гений! – взвыл Роман. – Мерлин удавится при виде такого соперника! Вершина предсказательной мысли, о великий Мессинг!
– Ромка, не томи, рассказывай, что случилось! – попросил я.
– Нет, не могу, это личное дело…
– Ага! Попался! – вскричал Володька. – Хунта сказал, что общественное дело заставило Модеста уехать, ты говоришь про личное. Если сам не признаешься, мы начнем подозревать Хунту в запудривании мозгов и вешанье лапши. А это очень-очень плохо, усёк?
Роман походил по комнате. Роман немножко похмурил брови. Роман почесал в затылке.
Наконец он раскололся:
– От Модеста ушла жена.
Мы молчали. Практически всем было известно, что Камноедов проводит в институте двадцать из двадцати четырех часов в сутки. О том, что дела семейные у него плохи, слухи шли давно, но кто их распускал и как они распространялись среди сотрудников, оставалось загадкой. По крайней мере, никто из нас в разговоре никогда данной темы не касался.
– Но самое страшное – к кому… – Роман округлил глаза.
– К кому? – впечатлился его выражением лица Эдик.
– К Выбегалло.
– Это тебе Демин сказал? – не поверил Витька.
– Я говорил, что не должен был вам ничего рассказывать? – спросил Роман.
– Говорил.
– Так вот! Я ничего и не буду. Я не трепло.
– Поздно, – сказал Володя и плюхнулся на кровать. – А Выбегалло-то – сердцеед! Никогда бы не подумал!
Эдик кивнул, подошел к общей с комнатой великих магистров стене и хорошо поставленным голосом запевалы в хоре громко и четко переспросил.
– Я правильно понял, что Модесту Матвеевичу, – тут он напряг связки, – пришлось уехать из-за ухода Изольды Евсеевны?
– Эдька, сдурел? Ты чего?
– Супруги товарища Камноедова, для оформления, – Эдик почти кричал, – бракоразводных документов?
– Ты что делаешь? – Роман побледнел. – Мне Кербер по секрету рассказал, а ты орешь на весь барак?
– Хорошо, что они разошлись!
Я зажал уши. Эдик перешел на ультразвук.
– Модест Матвеевич достоин лучшей участи, чем влачить лямку постылого супружества! – Эдик закашлялся и утер губы от выступившей от напряжения пены.
– Истину глаголешь, – удовлетворенно кивнул Витька, – я сегодня оценил Модеста. Все вовремя, все спокойно. Не то, что с товарищем Хунтой! – проорал злопамятный Витька в соседнюю стену.
– Какой негодяй твой Корнеев! – тут же откликнулись из комнаты магистров. – Жиан, как ты его терпишь? Давай переведем Витторио в мой отдел? А то весь лимит института на человекообразных обезьян использовал Выбегалла.
– Я ему коньяк поставлю, – послышался слабый голос великого престидижитатора.
Дверь в соседней комнате хлопнула, и недовольство Хунты тут же сменило точку приложения. Виктор был забыт, чему совершенно не расстроился. А Хунта тепло приветствовал вновь прибывшего.
– Вы что, собираетесь здесь жить? Мало нам клопов и крыс? Кербер Псоевич, во дворе для вас собачью будку возвели, можно сказать – отдельные апартаменты!
– Кристобаль Хозевич, объявляю вам выговор за халатное отношение к трудовой дисциплине, – Демин говорил медленно и подчеркнуто холодно. – Автобус на обратную дорогу не заказали, оставили сотрудников без воды и без обеда. На вашем месте я бы тоже начал присматриваться к будкам – неровен час, окажетесь на улице.
– Угрожаете? – еле слышно спросил Хунта.

Володя кивнул на стенку:
– Это вам не Модест. Тот только угрожает, а Демин сразу увольнять собрался.
– Хунту? Не смеши меня, он же ученый с мировым именем! – хмыкнул я.
– Демину это раз плюнуть, поверь мне, – серьезно сказал Роман.

За стенкой в это время Жиан Жеромович попросил присутствующих держать эмоции при себе и вышел.

*
Белыми от бешенства глазами Кербер уставился на Хунту. Тот достал пилочку для ногтей и демонстративно занялся маникюром.
– Где кровать товарища Камноедова? – спросил Кербер Псоевич, стараясь выдержать спокойный тон.
– Занята товарищем Жиакомо, – бросил через плечо бывший великий инквизитор.
– В таком случае, полагаю, кровать товарища Жиакомо свободна, – Демин взглянул на менее продавленную койку, от которой все еще тонко пахло импортным мылом.
Хунта ничего не ответил, и Демин, забрав свои вещи со стула, переложил их на новое спальное место.
Кристобаль Хозевич молчал недолго. Воткнув пилочку в подоконник над изголовьем кровати, он поинтересовался:
– А что ж вы, Демин, не уследили за моральным обликом лучшего друга? Нам ставите на вид любые амуры, даже самые невинные, а тут такой адюльтер случился?
– Меня зовут Кербер Псоевич, – отчеканил завкадрами, – или товарищ Демин. По фамилии или как-то иначе обращайтесь к близким знакомцам.
– Браво! Эк вы меня отбрили! Знаете, Демин, я вам даже рад. Вокруг настолько приятные люди, что не на ком злость сорвать, но теперь, с вашим приездом, проблема нервной разрядки для меня решена!
– Вы плохо слышите, товарищ Хунта? Старость не радость? – Кербер аккуратно сложил постельное белье Жиакомо и огляделся: – К кому я должен подойти за новым комплектом?
– Я хорошо слышу только то, что для меня важно, – белозубо улыбнулся бывший великий инквизитор, – это называется мудрость, а не старость, но, прошу вас, не начинайте обдумывать сию мысль, она не для ваших казенных извилин.
Кербер втянул воздух и сжал кулаки. Подождал мгновение, расслабился и почти спокойно посмотрел на Кристобаля Хозевича:
– Скажите, у вас есть инстинкт самосохранения, товарищ Хунта? Или это прерогатива высших существ? К которым вы не имеете никакого отношения?
– Да помилуйте, Демин, откуда у меня звериные инстинкты, я же человек, а не пес.
– Вы забываетесь! – Кербер сделал шаг в сторону бывшего великого инквизитора. – Я вас научу, как себя вести!
– Сначала бы Модеста научили, как удовлетворять законную супругу! Что-то мне говорит, что его моральный облик вы прорабатывать не будете!
– Я и вас не прорабатывал! Пощадил нервы Януса Полуэктовича, о чем теперь жалею!
– «Жалость и Демин» – прекрасная тема для диссертации о смысле жизни! Вернее, «Демин, тигры и кобры – кто милосерднее?» Предложу рассмотреть на ученом совете!
Кербер Псоевич опустил ресницы и втянул щеки. Снова расслабился и тихо произнес:
– Кристобаль Хозевич, заткнитесь.
– Вы это мне? Как вы смеете указывать, что я должен делать?
Демин спрятал за спину кулаки, сжатые так, что костяшки побелели.
– Пожалуйста, хватит, – попросил он.
– Рот заткнуть мне желаете?! Не выйдет!
Наконец Демин не выдержал:
– Да пошел ты…
Моментально среагировав, Хунта замахнулся, но Кербер молниеносно перехватил его руку, и в эту секунду дверь отворилась. На пороге стоял Жиан Жеромович, прижимающий к груди стопку чистого накрахмаленного белья. Он посмотрел на обоих спорщиков и хрипло произнес:
– Нет более удручающего зрелища, чем двое уважаемых людей, опустившихся до рукоприкладства. Я принес вам белье, Кербер Псоевич.
Демин тут же отпустил запястье Хунты:
– Благодарю вас, Жиан Жеромович.
– Жиан, опоздай ты на минуту, белье можно было бы относить обратно, – холодно заявил Хунта. – Демин, я запомню, – он ткнул указательным пальцем в завкадрами.
– Лучше запишите, – пожал плечами Кербер, – в пустой голове мысли не задерживаются.
– Господа, я вас прошу, – Жиакомо поморщился и лег на койку, – тошно слушать препирательства столь достойных людей. И идите на ужин, а то опоздаете.
– А ты?
– Спасибо, Кристо, я не голоден.
Кристобаль Хозевич подошел к кровати, сел на край и потряс великого престидижитатора за плечо:
– Жиан, не дури. Ты не институтка какая-нибудь, а бывший лейб-гвардии офицер, поднимайся.
– Оставьте меня в покое, прошу вас, Кристобаль Хозевич, – отвернуться к стенке, когда с ним разговаривают, Жиакомо не позволяло воспитание, но, сказать по чести, хотелось до изнеможения. Или подушкой накрыться. И пусть всё катится в преисподнюю, только не в ту, где горел сейчас несчастный великий магистр. – У меня отсутствует аппетит.
– Хватит! Ты весь день ничего не ел! Собирайся, да что ж такое! Как ты завтра пойдешь работать в поле? Жиан, пожалуйста.

Взгляд Жиакомо был пуст, словно грядка, по которой прошелся его любимый ученик Витя Корнеев. Хунта запаниковал. Он видел друга в разных ситуациях, но даже когда тому на живую шили распоротый живот, великий престидижитатор улыбался и пытался шутить. Как же больно должно быть его Жиану, как мерзко, если тот лежит, не отводя безжизненных глаз от облупившегося потолка.

Хунта беспомощно огляделся, не зная, какой аргумент покажется Жиану достаточно веским, чтобы подняться. К сожалению, в поле зрения попался только никчемный негодяй Демин, разглядывающий его Жиана из-под непомерно длинных светлых ресниц.
– Жиан Жеромович, я не знаю, где тут столовая. Не представляю, куда идти, и не знаком с персоналом, а мне договариваться насчет обеда на завтра. Не окажете любезность, сопроводив меня?
– Кристобаль Хозевич мог бы…
– Я? – радостно вскричал Хунта. – Да с какой стати я потащу этого, – Хунта выразительно щелкнул пальцами, – побрекито в храм яств?! Он мне тут за один час наговорил на пять дуэлей, но я – заметь, Жиан! – я терплю! Сам веди! А по мне, пусть он сдохнет с голода, невелика потеря! Слышите вы, негодяй! Мне безразлично, что вы пять часов провели в дороге, ждали нас с утра и голодны, как зверь! Меня это только радует! – краем глаза он заметил, как дрогнуло лицо великого престидижитатора.
– Я ехал семь часов, – тихо заметил Кербер, – и – да, с товарищем Хунтой я не пойду. Но, право, если вы заняты, перебьюсь чаем.
– Нет, Кербер Псоевич, я был не прав, пойдемте.
Жиакомо тяжело поднялся с кровати и подошел к шкафу переодеть рубашку. Он открыл дверцу, мельком глянул на опустевшие плечики и поморщился как от боли.
– Подожду вас на улице, – сказал завкадрами и вышел.
– А я пойду вперед. Я могу надеяться, что ты проводишь этого, – Хунта кивнул на дверь, – несчастного?
– Да, разумеется, я же пообещал.

Хунта, довольный тем, что Жиакомо хотя бы под таким предлогом вышел из оцепенения, отправился в столовую. В конце концов и от Кербера обнаружилась некая польза. Хоть Кристобаль Хозевич и считал эту белую моль с пушистыми ресницами полным ничтожеством, но зато вредное насекомое сообразило, как следует разговаривать с не в меру благородным Жианом.
Он уселся за свой стол и почувствовал, что невероятно голоден. Разносчица принесла миску салата. Через несколько минут в дверях показались Жиакомо и Демин. Заведующий отделом Универсальных Превращений собрался было выйти обратно, но завкадрами удержал его за локоть и что-то сказал, указывая в сторону стола. Жиакомо нехотя кивнул и прошел в зал.
– Дипломат, – себе под нос прокомментировал Хунта.
– Приятного аппетита, – сухо пожелал Демин, отодвигая стул.
– Не ваше дело, – отозвался Хунта.
– Кристобаль Хозевич, Кербер Псоевич, пожалуйста, – Жиакомо глубоко вздохнул, – не за столом.

Через некоторое время Демин отложил вилку и, повернувшись к Жиакомо, прервал молчаливую трапезу вопросом:
– Вы не в курсе, надо ли договариваться с поварами насчет обеда в рабочие дни?
– Модест Матвеевич каждый день договаривался, – голос ослушался великого престидижитатора, и конец фразы был едва различим.
– Да-да, спасибо. Камноедов сообщил мне, что я могу рассчитывать на вашу помощь во всем, что касается оргвопросов.
– Он так сказал? – Жиакомо впервые за все это время поднес ко рту вилку с салатом.
– Именно так.
Хунта улыбнулся, уткнувшись взглядом в стол.
– Так что же, Модест в самом деле разводится? – спросил он, не смотря на Демина.
– Увы. Поэтому так поспешно и отбыл. Жена вызвала его «молнией», он не собирался ехать ночью, но пришлось.
– Ах, действительно печально, – грустно произнес Жиакомо.
– Он очень сожалел, что ему не удалось попрощаться, – кивнул Кербер, наблюдая за действием своих слов.
Жиан Жеромович незаметно для себя принялся есть.
– Вас попросил передать? – подсказал Хунта, тоже отмечая живительную силу рассказа товарища завкадрами.
– Точно так, – согласился Демин, не глядя на Хунту, – просил передать «до свидания» и отметил, что прекрасно сработались.
Жиакомо посмотрел на Демина и благодарно улыбнулся:
– Спасибо, мне очень лестно слышать подобное.
– Не стоит благодарностей, Жиан Жеромович, – Кербер повернул голову в направлении кухни, – я должен договариваться с той грозной дамой?
– Ее зовут Василиса Мелентьевна. Она чрезвычайно любезна, я вас познакомлю, – Жиакомо улыбнулся в сторону гренадерского роста квадратной тетки, истово распекавшей незаметного за стойкой уборщика, и сжал вилку: – Смею ли я спросить, Кербер Псоевич… А Модест Матвеевич, он… – Жиан начал нервно скатывать алюминиевую вилку в трубочку. – Я хотел бы узнать…

От соседнего столика к Демину обратился магистр Амперян из отдела Линейного Счастья:
– Кербер Псоевич, простите, но мы все переживаем за Модеста Матвеевича, скажите, он очень страдает? Уход Изольды Евсеевны сильно ранил сердце товарища Камноедова?
Роман покраснел и развел руки:
– Вы еще не знакомы с акустикой в нашем жилище. Но, правда, как он?
– Уверен, – рубанул ладонью грубый Корнеев, – Камноедов счастлив. Баба с возу – кобыле легче! Тем более, такая крыса пергидрольная.
– Виктор, – вспыхнул великий престидижитатор, – стыдитесь, речь ведь идет о даме!
– Я правду говорю! – обиделся Витька. – Я ее видел. Уйди от меня такая – я б всем коньяк выставил.
– От тебя только Сашка может уйти – если ты еще раз используешь его одеяло в качестве холста для портрета Выбегаллы, – заметил Роман. – Мог бы и на собственном в живописи упражняться.
– Ну, вот еще, – вспылил Витька, – а мне под чем спать? Под мордой Выбегаллы? Дудки! А Сашка не заметил бы, не наябедничай вы с Почкиным! Подумал бы – абстракция.
– Витя, тогда зачем было подписывать «Выбегалло на козле»? – пожал плечами Эдик.
– Для таких, как Ромка и Почкин! Чуждых искусству! А то они достали, мол, что это за мутировавший кактус, а так – все понятно.

Жиан Жеромович не выдержал и закрылся салфеткой. Хунта хохотал в голос, даже невозмутимый Кербер чудом сохранял на лице серьезное выражение, но в глазах его плясали черти.
– Виктор, я подарю вам списанную красную ковровую дорожку, она пятьдесят метров в длину, только творите. Амвросий Амбруазович, по-моему, неиссякаемый источник вдохновения. Он, кстати, сразу после вашего отъезда, – Кербер впервые за ужин посмотрел в глаза бывшему великому инквизитору, – пришел просить у меня должность заведующего отделом Смысла Жизни.
– Я думал, – вскипел Хунта, – это не ваше дело! А ученого совета и лично Невструева!
– К ним я его и послал, – кивнул Демин, – хотя соблазн был огромен.
– О! Прекрасный вкус, Кербер Псоевич, вы с Выбегаллой созданы друг для друга!
– Я…
– Кербер Псоевич, пожалуйста, ответьте на мой вопрос, – чуть повысив голос, промолвил Эдик.
– Простите, отвлекся, – Кербер метнул на раскачивающегося на стуле Хунту весьма многообещающий взгляд. Предвещавший, в частности, ураган, грозу, цунами и град размером с голубиное яйцо, и все это – над головой одного бывшего великого инквизитора, – но Виктор отчасти ответил вам. Модест Матвеевич уехал столь спешно, потому как его супруга – дама ветреная, и могла передумать.
– Разводиться? Я б тоже дернул в ночь! – истово закивал Витька.
– Такие моменты нужно ловить, – с видом профессионала кивнул Роман, – упустил – и сиди на привязи.
– Вы, Роман Петрович, какой раз женитесь? – спросил Демин.
– Четвертый, – кокетливо шмыгнул горбатым носом Ромка, – я честный человек.
– Кобель, – поднимаясь, припечатал Ойру-Ойру грубый Корнеев. – Эдька, пошли Ваське червяков копать.
– Витторио, вы умеете сделать предложение, от которого невозможно отказаться, – усмехнулся Хунта.
– Он мне должен! – Витька улыбнулся и стянул со стола горбушку. – Полбанки червяков меня устроят!
– Я был настолько наивен, что предположил, будто третья свадьба Ромы станет последней. Вот Витя и вспомнил, – объяснил Эдик и тоже встал из-за стола.
– Благодарю за компанию, господа, – Жиакомо поднялся. – Мне бы хотелось пройтись, если вы не возражаете.
Магистры не возражали.
Демин допил компот и тоже покинул столовую. Когда он уже подходил к корпусу, его нагнал Хунта.
– Это вы… – не оглядываясь, вздохнул завкадрами.
– Сколько процентов правды в том, что вы рассказали про Модеста?
Демин остановился и второй раз за вечер посмотрел Хунте в глаза:
– Два процента.
– А вы бесчестный человек, Демин, но слова про идиота я беру назад, – ухмыльнулся Хунта и, обойдя Кербера Псоевича, поднялся по крыльцу.

Ночью Кербер Псоевич, спавший очень чутко, проснулся от скрипа двери. Он поморгал, привыкая к темноте, и приподнял голову от подушки.

Кровать Жиакомо, стоявшая у противоположной стены, пустовала. Заведующий отделом Универсальных Превращений вернулся с прогулки поздно и был снова чрезвычайно печален. Он пожелал всем спокойной ночи и тихо лег спать, не дожидаясь, когда погасят свет. Хунта, не вставая с места, тут же щелчком пальцев выключил лампочку, и Демин вынужден был переодеваться в пижаму в полной темноте. Из-за этого он пребольно ударился пальцем о металлическую ножку кровати и выматерил про себя Хунту на чем свет стоит. Извиняло бывшего великого инквизитора только то, что он очень беспокоился за Жиакомо, который был явно сам не свой. Теперь же Хунта спокойно спал на кровати у окна, между тем как великий престидижитатор, очевидно, мучился бессонницей.
Демин полежал с открытыми глазами. Прошло достаточно много времени, и завкадрами рассудил, что из уборной Жиакомо мог вернуться уже раз десять. Встревоженный Кербер Псоевич встал с кровати, тихо, чтобы не разбудить заведующего отделом Смысла Жизни, подошел к окну и выглянул на улицу. Свет в уборной не горел. Демин посмотрел по сторонам и увидел, что Жиакомо, ссутулившись, сидит на лавочке, вкопанной в холм над берегом реки. Вздохнув, Демин отвернулся от окна и бросил взгляд на спящего Хунту.

Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в подушку. Рука свешивалась с кровати, волосы, обычно забранные в хвост, были распущены. Одеяло бывшего великого инквизитора сбилось, пижамные штаны задрались, открывая взору стройную смуглую ногу с узкой изящной ступней. Демин задержался на минуту, рассматривая Кристобаля Хозевича, и невольно отметил, что тот гораздо приятнее, когда спит и не разговаривает.

*

продолжение следует