Отправлено: 21.05.07 09:58. Заголовок: "Время без понедельников", фендом - ПНвС; NC-17, romance, макси (тема 1, продолжение от 25.05)

Название: Время без понедельников
Авторы: Карбони & XSha
Бета: Helga
Фендом: «Понедельник начинается в субботу»
Категория: слеш
Персонажи: КХХ, ЖЖЖ, ММК, КПД; а так же - АП, ЭА, РО, ВК, ВП.
Пейринг: обнаруживается по мере прочтения.
Рейтинг: NC-17
Жанр: romance
Дисклеймер: Герои принадлежат создателям, материальная выгода не извлекается
Саммари: История нескольких попыток поиска смысла жизни и одной попытки универсального превращения
От авторов: Хочется надеяться, что фик будет интересен читателям всех возрастов, однако, авторы предполагают, что знание некоторых реалий советского времени окажется не лишним.
Размещение в архивах: По предварительной договоренности.

 Отправлено: 21.05.07 10:00. Заголовок: Re:

Ничто человеческое нам не чудо.
Афоризм.

Отсутствие женской ласки сказывается на жизненном укладе.
И. Ильф и Е. Петров


Институт трясло. Утром секретарь А-Януса Полуэктовича Леночка с перепуганным лицом пронеслась в сторону кабинета Кербера Псоевича Демина, нашего завкадрами. Кербер Псоевич был фигурой страшной и очень таинственной. Про Янусов Полуэктовичей знали, что они один и тот же человек, про Кристобаля Хунту было известно практически все, включая любовь к мадере урожая 1785-го года. Федор Симеонович тоже слыл человеком открытым и доброжелательным. Ни для кого не являлось секретом, что семейная лодка Модеста Матвеевича давно дала течь, и вся страсть товарища Камноедова была направлена на борьбу с беспорядками, разбазариванием и недопустимыми явлениями. Все знали марку любимого одеколона товарища Жиакомо и его привычку читать на ночь Камоэнса, но личность Кербера Псоевича Демина была окружена стеной высотой с Вавилонскую башню. А как справедливо заметил мой друг Ойра-Ойра вслед за другим, менее известным товарищем, гражданам свойственно бояться неизвестности.
Но я отвлекся. В одиннадцать ноль-ноль Кербер Псоевич вышел из своего кабинета, хрустя белой рубашкой, выбритый до оригинального оттенка сизого цвета, в сером костюме, с толстой папкой под мышкой и торчавшим из нагрудного кармана красным уголком не то пропуска, не то билета. Сотрудники притихли.
Лицо Кербера Псоевича эмоций не выражало, но глаза горели не хуже, чем у его знаменитого тезки, охранявшего царство мертвых. Глядя в единственную безопасную для окружающих точку, а именно – часы над головами макродемонов Входа и Выхода, он пронесся по коридору и исчез в мареве июльского дня. Часы взорвались.
К полудню по институту пронесся слушок, что Кербер отправился в ОСО (Очень Страшную Организацию), и чем кончится его сегодняшний визит – неизвестно. Впрочем, подобные слухи бурлили во время каждого похода нашего завкадрами в ОСО, но сейчас ситуация, видимо, сложилась нешуточная. А-Янус Полуэктович каждые пятнадцать минут выглядывал из кабинета и интересовался, не появился ли Кербер Псоевич, и пусть ему сразу доложат, даже если он будет очень занят. Модест Матвеевич шепотом ругался на рабочих, у которых никак не получалось перестелить полы в лабораториях товарища Жиакомо, а те вместо обычного взывания к совести товарища Камноедова «сам он, что ли, не в курсе, что из-за экспериментов с живой водой паркет на следующее утро превращается в зеленую дубраву?» только молча кивали и тайком сплевывали через плечо. Я, Ойра-Ойра и Володя Почкин с утра мучились в кабинете Романа над одной интересной задачкой, подкинутой нашему другу У-Янусом Полуэктовичем перед отъездом на конгресс в Бодайбо.
Ничего не выходило. То ли потому что задача была нам не по мозгам, то ли потому что Володя Почкин постоянно спрашивал Романа, страшнее этот визит истории с Одихмантьевым или волноваться не о чем: приедет комиссия, которой Модест, как обычно покажет красный уголок, следом продемонстрирует машинный зал, а потом пригласит на дегустацию в институтскую столовую, где, по странной случайности, именно в этот день сотрудников будут кормить ветчиной и дефицитными шпротами. Роман закатывал глаза и шипел, что он не Мерлин, и почему Володя добивается ответа у него, а не у пифий, лично ему, скромному старшему магистру, совершенно непонятно. Володя ярился, так как с некоторых пор считал Мерлина личным врагом, повышал голос, но тут же открывалась дверь и А-Янус Полуэктович интересовался пропавшим в недрах ОСО Кербером Псоевичем. Я же пытался утихомирить друзей и призвать их к здравому смыслу, весь запас которого, отпущенный на институт и разбазариванию не подлежащий, находился у товарища Камноедова. Надо отметить, моя попытка позорно провалилась. Володя наотрез отказался интервьюировать Мерлина, а Роман сообщил, что если он захочет пообщаться с хамом, у него на примете есть Витька Корнеев, а возникни у него желание в невежественном собеседнике, то он тоже знает к кому обратиться. И посмотрел на меня. Пока я прикидывал, какая степень обиды принесет мне наибольшие дивиденды, точнее, чему научит меня Роман, если я сейчас изображу крайнюю степень оскорбления, в комнату заглянул домовой Тихон и сообщил, что Кербер Псоевич идут. Мы вздрогнули и переглянулись. Тихон шмыгнул за плинтус и был таков. Дверь в кабинет распахнулась, мимо нас пролетел товарищ Демин, на ходу засовывавший галстук в карман. Роман вздохнул и кинулся обнимать нас с Володей. Я от избытка чувств грохнул чернильницу об пол. Почкин подпрыгнул, пробежал по потолку и сделал несколько весьма энергичных приседаний.
– Послушайте, ребятишки, – сказал я отрадовавшись, – а что, собственно, случилось?
– Галстук снял! – в полный голос заговорил Роман. – И, судя по цвету глаз, Кербер Псоевич в ярости.
– Понимаешь, Сашка? – захохотал Володя. – Нас ждет Варфоломеевская ночь в отдельно взятом институте, но в нашем институте, понимаешь?
К тому моменту я уже понимал.

Через долгих двадцать шесть минут Кербер Псоевич вышел из кабинета Невструева. Галстук вновь красовался на завкадрами, а красный уголок не пойми чего перестал выглядывать из нагрудного кармана.
– Работаете? – мрачно спросил он Романа.
– Да, Кербер Псоевич, – кивнул мой друг.
Я вздрогнул. Тон Демина не предвещал ничего хорошего.
– А когда вы в последний раз были в отпуске? – в тихом голосе Кербера Псоевича звучали раскаты бушевавшей невдалеке грозы.
– Я был! – Роман оглянулся на Почкина. – Правда ведь?
– Ну… когда женился! – пришел на помощь другу Володя.
– Два дня? За свой счет? И на второй день, если я не ошибаюсь, – Кербер почти шептал, и мы как кролики удава окружили товарища завкадрами, – оставили невесте и гостям дубля?
– Э… но мы запускали проект по герметизации извлеченных из природной среды магических сил!
– А женились вы последний раз, если я ничего не путаю, – пристально рассматривал романовы ботинки Кербер, – четыре года назад.
– Не путаете, – смутился Ойра-Ойра.
– Он редко женится, – виновато развел руками Почкин.
– На чьем фоне? – Демин принялся изучать шнурки Володиных кед. – На моем? Или вашем, товарищ Почкин? Кстати, вы по причине холостого положения последний раз отдыхали пять лет назад? Когда работали в другом учреждении? Поправьте меня, если я ошибаюсь.
– Товарищ Демин! – воздел руки к потолку Володя, – да я же по соревнованиям мотаюсь! А работа стоит!
– И трудовая дисциплина тоже, – отрезал Кербер Псоевич, – готовьтесь. А вы, – смерил взглядом мои сандалии товарищ завкадрами, – даже отгулов не брали.
– Я недолго работаю, – потупился я.
Кербер не счел нужным комментировать. Он еще раз оценил нашу обувь и вышел из комнаты. Мраморное пресс-папье на столе Романа разлетелось вдребезги.
– Так… сейчас начнется, – предсказал Володя. И верно. В коридоре раздалось: «Модеста Матвеевича ко мне. Живо».

*
Запыхавшийся Модест Матвеевич втиснулся в кабинет завкадрами и вытер лоб клетчатым красным платком. Демин стоял у окна и методично обрывал листья у фикуса.
– Ты когда в последний раз физическим трудом занимался? Брюхо вон отрастил. Одышка.
Камноедов молчал. Знал, что когда Кербер Псоевич в таком гневе, ему лучше не перечить. Ни в чем.
– Вечером – собрание. Невструев председательствовать будет, я подведу некоторые итоги. Расскажу, что думают в ОСО о соблюдении в нашем институте трудовой дисциплины.
Камноедов безмолвствовал. Соглашался.
– И про моральную устойчивость сотрудников упомяну. Послали их в совхоз – так они перепились, на поле два раза вышли, а потом премию требовали!
– Я не дал.
Кербер сел на стул и обхватил голову руками.
– Меня возили мордой по ковру два с половиной часа. А под конец, когда я решил – все, выдохлись, вспомнили про Одихмантьева. Засомневались, может ли в нашем институте произрастать правильно воспитанная молодежь.
– Мы с ней боремся, – буркнул Модест Матвеевич.
– Не оказывают ли на нее отдельно взятые граждане дурного влияния посредством личного примера.
– Разбазаривать кадры не даем.
Демин посмотрел на зама по хозяйственной части. Вообще-то он редко заглядывал кому-то в глаза. Модест пятился к двери.
– Вместо отпусков всех загоню в «Соловецкие зори». Поедешь старшим. Я обо всем с товарищами договорился.
– Я могу идти?
– И Хунту ко мне.
Модест кивнул и сделал еще два шага к свободе.
– Погоди. Сотрудников будешь отбирать лично. Доступно?
– Да! – выдохнул товарищ Камноедов и бросился вон из кабинета.

Если и существовали в природе вещи, способные вывести Модеста Матвеевича Камноедова из душевного равновесия после беседы с товарищем Деминым и последовавшим за ней получасовым выяснением отношений с совсем не товарищем Кристобалем Хунтой, это был именно тот случай.
– Почему посторонние в институте?! – ревел Модест Матвеевич на перепуганных журналистов Б.Питомника и Г.Проницательного. – Кто позволил?! Нарушаете???
– Кесь ке се, Модест Матвеевич, же ву при! Эти господа, приглашены мной для описания новой модели сверхчеловека!
– Выбегалло! Я сейчас из вас сверхчеловека сделаю! Путем отрывания головы! Очень, знаете ли, действенный способ, – бушевал зам по хозяйственной части. – Тем более она для вас – предмет излишний, в такое время на территорию посторонних притащить!
– Вы считаете, гарсон, силь ву пле, ле компт (гарсон, счет, пожалуйста)? Нет, дорогой товарищ Камноедов! Нет времен ма филь ла петит шос (у моей девочки есть одна маленькая штучка) торжества науки!
– Вон отсюда!!! – сжал кулаки Модест.
Выбегалло крепился, но журналисты намек товарища зама по АХЧ поняли сразу. Первым пятился Питомник, за ним, закрываясь камерой как щитом, Проницательный. Амвросий Амбруазович попытался воззвать к честолюбию зама по хозяйственной части путем обещания статьи про доблесть и служебное рвение товарища Камноедова.
– Подкуп? При исполнении? – свистящим шепотом поинтересовался Модест Матвеевич и в тот же миг остался наедине с побеленной стеной институтского коридора. – Вот наглый народ!
– Вы кого имеете в виду, Модест Матвеевич?
Камноедов обернулся. Перед ним стоял Жиан Жиакомо, высокий, изящно изогнутый, распространяющий на весь этаж запах благовоний. Если добавить к этой, и так раздражающей любого сотрудника картине длинные волосы и трость, морально чуждую гражданам Соловца, то можно представить, насколько приятной была сия встреча для Модеста Матвеевича.
– Не подстриглись? – хмуро отметил Камноедов.
– Некогда, уважаемый Модест Матвеевич, – Жиакомо тряхнул шелковыми волнами, уложенными волосок к волоску и отражающими блеск ламп дневного света, – совершенно нет времени содержать в порядке короткую стрижку, слишком много работы.
– Работы много? А вот я вас в совхоз пошлю. Отдыхать! – дурея от восточных ароматов, пошутил Модест Матвеевич.
– «Соловецкие зори»?
– Именно… а вы, товарищ Жиакомо, почему в курсе?
– Под вашим руководством?
– Откуда идет утечка информации? – Модест Матвеевич навис над великим престидижитатором.
– От Януса Полуэктовича. Он просил помочь вам, – улыбнулся Жиакомо.
– Подождите, с какой стати! Вас? В «Соловецкие зори»? Вы… вы себя видели?
– В зеркале, любезный Модест Матвеевич. И в ваших глазах.
Камноедов открыл рот и застыл.
– Приказ о моем отпуске с проведением его в «Соловецких зорях» подписан.
– Лучше бы я остался в кабинете Демина, – потряс головой зам по хозяйственной части.
– Я тоже рад поработать с вами, любезный Модест Матвеевич, – вежливо поклонился Жиан Жиакомо.

– Что он себе позволяет? – цедил сквозь зубы Кристобаль Хунта, рассовывая по карманам бежевого костюма стилет, кривой турецкий нож и мизерикордию. Затем засунул под брючный ремень фалькату, поместил в рукав тонкую пилочку для ногтей из дамасской стали и задумался. Для встречи с ненавистным завкадрами не хватало какой-то мелочи, детали, долженствовавшей ввергнуть Кербера Псоевича в пучины ярости, а ему, великому магистру, доставить изысканное удовольствие победы, но не над достойным противником, а просто мелким поганцем, выпившим у него, великого Хунты, не меньше трех литров крови после некоей истории, вспоминать которую магистр не любил.
Заведующий отделом Смысла Жизни побарабанил наманикюренными пальцами по стеклянному стеллажу, полному банок с заспиртованными уродцами, и широко улыбнулся. Посетившая его идея показалась гениальной.

Дверь кабинета завкадрами распахнулась. Кербер Псоевич отложил ручку. Четыре многоруких дубля Кристобаля Хозевича промаршировали к столу Демина, растягивая по пути красную ковровую дорожку, попутно осыпая ее лепестками роз. Кербер отодвинул от себя еженедельник и подпер кулаком голову. Дубли застыли, заиграла бравурная музыка, и в кабинет вплыл Кристобаль Хозевич Хунта собственной персоной.
– Я думал, что подиум нужен только манекенщицам, товарищ Хунта, но вижу – ошибся.
– Нелюдям свойственно ошибаться, товарищ Демин. Но мне приятно, что о существовании моды стало известно даже самым отсталым сотрудникам нашего института, пусть и путем разглядывания манекенщиц.
Кербер вспыхнул. Ковровая дорожка, цветочные лепестки и дубли Кристобаля Хозевича – тоже.
– Прекратите паясничать! – Демин выпрямился на стуле. Хунта в долгу не остался, из воздуха соткалось мягкое кресло, в котором великий магистр растянулся настолько удобно, насколько позволяла спрятанная под пиджаком фальката.
– А разве не вы первый затеяли этот фарс, решив вызвать меня на ковер? Меня! Бывшего великого инквизитора! Магистра! Заведующего отделом Смысла Жизни!
– Вы не находите, – внимательно разглядывал свои ногти Демин, – что если бы вас вызвали в другой кабинет, еще год назад, сейчас я бы не имел удовольствия беседовать с вами?
Лицо Хунты потемнело.
– Это ваша работа, – прошипел магистр, – я изучаю смысл жизни, вы – ее охраняете от подобных вам монстров. Вы – крыса, пожравшая миллион соплеменников.
– Не ерзайте. У вас нож из кармана торчит.
– Но не так, как ваши уши! Я их вам когда-нибудь укорочу.
– Лучше бы вы укоротили свои аппетиты к сманиванию чужих сотрудников! – Кербер Псоевич посмотрел на ножку кресла великого магистра. Ножка треснула.
– Это не ваши заботы, Демин! – вскипел Кристобаль Хозевич.
– Были не мои, пока вы не затрахали Одихмантьева!
Хунта вскочил, кресло исчезло.
– Думайте, если имеете чем, что и кому говорить! Не будь я столь сдержан, здесь бы остывал ваш гнилой труп! – ярился Кристобаль.
– Нет! – Кербер встал, опрокинув стул. – Это вы! Это вы гнили бы сами знаете, где, и сами знаете, по какой статье, если бы я представил историю с Одихмантьевым в деталях, известных только мне.
– Это шантаж? – внезапно успокоился Хунта. – Вы меня запугиваете? Только дуэль!
– Прекратите паясничать! На вас двести пять заявлений из профсоюзной организации! Пятьдесят четыре анонимки! Только за последний месяц! Благодарите Януса Полуэктовича, который вам благоволит, и, кстати, пока вы здесь козлом скакали, у вас второй кинжал выпал.
– Турецкий нож.
– Я сам знаю.
– Сам козел.
Кербер вздрогнул и посмотрел на собеседника круглыми и почти белыми от бешенства и изумления глазами.
– Вы! Вы! Великий магистр!
– Спасибо, что заметили. Но по-настоящему культурный человек снисходит к уровню собеседника.
– Хунта, – почти ласково прошептал Кербер Псоевич, – для всех будет лучше, если я не увижу ваше лицо минимум две недели.
– Демин, для вас было б лучше, не знай вы меня вообще. Не мучились бы комплексом неполноценности.
– Я им наслаждаюсь, Хунта. Без вас у меня бы, – Кербер вышел из-за стола и медленно двинулся к бывшему великому инквизитору, – не было головной боли и вот этого металлолома! – Демин брезгливо оттолкнул острым носком ботинка пилочку для ногтей.
– Опасная привычка – носить в кармане заряженный револьвер, Кербер Псоевич.
– Не опаснее, чем поворачиваться к вам спиной, Хунта, – улыбнулся Демин.
– Эль кердо! /свинья/
– Спасибо, что напомнили. Ваши сотрудники отправятся в отпуск. В совхоз «Соловецкие зори». А вы можете идти.
Хунта выхватил фалькату, сотворил дубля Демина, одним махом снес ему полтуловища, потоптался на оставшемся обрубке и исчез с громким хлопком.
Кербер Псоевич потер виски. У завкадрами зверски болела голова.
*

 Отправлено: 21.05.07 10:00. Заголовок: Re:

– В заключение... – шипел из президиума красный от гнева и долгого доклада Кербер Псоевич.
– Хорошо бы он был уже там, – мечтательно промолвил сидевший впереди меня Хунта и демонстративно потянулся, – Теодоро, я думал, словесный понос – выражение исключительно гиперболизированное…
– ...хочу сказать. Те, кто не проявят должной сознательности… – люстра над задними рядами зловеще раскачивалась, со стен сыпалась штукатурка, а окна периодически темнели, и в черноте вспыхивали фигуры в белых балахонах.
– Кербер Псоевич, успокойтесь, выпейте воды, – сказал А-Янус Полуэктович, и к Демину подлетел граненый стакан с газировкой.
– Не, – с сожалением, будто продолжая диалог с кем-то невидимым, произнес Кристобаль Хозевич, – такой не захлебнется.
– Спасибо, – Кербер залпом осушил стакан, отер губы и продолжил свою мысль: – Будут отчислены из штата института, – он с каменным лицом посмотрел на бывшего великого инквизитора. Глаза завкадрами походили на две газовые конфорки. – У меня все.
Демин сел.
– Знаешь, Теодоро, – громко сказал Кристобаль Хозевич, – я думал, когда он замолчит, моя зубная боль прекратится, ан нет. Может, это не зубы, а аллергия?
– Кристо, пом-молчи.
– Если бы Хунта пожелал захлебнуться любому из нас, – шепнул мне в ухо Роман, – над хладными телами нашими уже убивались бы прекрасные вдовы.
– Я не женат.
– Не переживай, – пожал плечами, сидящий справа от меня Витька, – Ромкиных вдов на всех хватит.
Янус встал.
– Все меры, предложенные Кербером Псоевичем, считаю своевременными и единственно верными. Список сотрудников, отправляемых в отпуск, утвержден лично мной. Завтра в десять утра означенные товарищи должны собраться на площади с вещами. Еще одна группа товарищей отправится в отпуск в санаторий. Сбор в пятнадцать часов там же. Собрание закончено.
– А как долго будут действовать драконовские меры? – крикнул кто-то из молодежи.
На миг в зале воцарилась гробовая тишина. Кербер Псоевич поднялся из-за стола, посмотрел на безумного смельчака и тихо проговорил:
– Нетерпеливым я сообщу лично. Не сомневайтесь.
Стул товарища задымился.
– Ну-ну, – пробасил Федор Симеонович, – не дергайтесь так, ба-атенька. Ва-алерьяночки выпейте.
– А лучше, мышьяка. С цианидом. Смешивать, но не взбалтывать, – оскалился Кристобаль Хозевич.
Кербер Псоевич стремительно направился к выходу из конференц-зала. За ним вспыхивал паркет и взрывались лампочки.

Мы с ребятами шагали в кабинет Романа, по дороге шарахаясь от вспышек бьющих из-под плинтусов снопов искр и от призрачных серых теней с косами, в необыкновенном количестве разгуливающих в стенах института.
– Не понимаю, – нервно сказал я, отмахиваясь рукой от нетопыря размером с небольшого волкодава, с похвальной настойчивостью пикирующего мне на голову, – что за ажиотаж?
– О, – махнул рукой Володя, – ты не помнишь, что происходило, когда Одихмантьев сбежал?
– Не помнит, – кивнул Роман, – он через три месяца к нам устроился. Я тогда Керберу честью ручался, что Саша не такой и работать будет не под руководством Хунты.
– Какой «не такой»? – заволновался я.
– Откуда мне знать, – пожал плечами Роман, – но Кербер посмотрел на тебя и согласился.
– Хорошо, – искренне обрадовался я – в основном тому, что Эдик отогнал надоедливую зверюгу, парившую над моей головой, – а что было тогда, чего я не помню?
– Стена лаборатории Хунты обрушилась – раз, макродемоны раздулись до размеров дирижаблей – два, – перечислил доселе молчавший Витька, – диван признали реликвией, подлежащей нахождению в Изнакурноже – три!
– И гробы на соловецком кладбище летали. Жители были очень недовольны, – ухмыльнулся Роман.
– А потом что? – заинтересовался я.
– Кербер успокоился, и все прекратилось, – сказал Эдик и толкнул дверь в кабинет Ойры-Ойры, – предлагаю его не злить.
– А как же мои эксперименты?! – взвился Витька. – За месяц без работы мы шерстью обрастем!
– Бред! – поддержал его Володя, – я за день чувствую атрофию мозга, а что будет за месяц! Кончусь как ученый! – и он для убедительности пошевелил в волосах руками.
– Парни, – примирительно сказал Роман, – я вас понимаю. Но вы же сами все слышали.
– И видели, – грустно сотворил мне бутерброд заботливый Эдик, – если Кербер считает так, как считает – значит, это единственный способ.
– А я все равно пойду к Жиакомо, – бушевал Витька, – и пусть он...
– Я вас слушаю, Виктор Павлович, – в комнату зашел великий престидижитатор собственной изрядно надушенной персоной, – я должен что-то сделать для вас? Прошу, пожалуйста, располагайте мной.
Витька покраснел. Великий престидижитатор встал посередине комнаты и оглядел нас.
– Модест Матвеевич просил передать, господа, что вы, как и я, находитесь в его списке.
Я завистливо подумал, что шампунь Жиакомо сильно отличается от хозяйственного мыла, которым мыли голову мы с Витькой.
– Вас-то за что? – буркнул деморализованный Витька.
– Мне показалось, – Жиан обезоруживающе улыбнулся, – что мой пример убедит отдельных сомневающихся сотрудников в целесообразности данной меры. И я надеялся, что вы не оставите меня наедине с...
– Этим ходячим воплощением казенщины? Конечно, нет! – пылко заверил любимого учителя Витька.
Жиакомо на мгновение прикрыл ресницы.
– Я благодарен вам, Виктор Павлович. Но поверьте, Модест Матвеевич очень много делает для нашего института. Господа, позвольте мне откланяться. Я должен подобрать гардероб, – он поклонился и исчез.
– При Жиакомо хамить не могу, – пожаловался Витька.
– Так, – пробормотал Эдик, – для института старается... я начинаю прозревать.
– Кто представляет себе Жиана на грядке? – развеселился Роман. – Я поеду ради этого зрелища.
– Ладно, – махнул рукой Володя, – пошел собираться. Все равно Кербер со свету сживет, коль что не по нему.
– Я тоже, – кивнул я, дожевывая спрятанный при появлении великого магистра бутерброд. – Витька?
– Иду, – лицо моего друга просветлело, – в «Соловецких зорях» есть река, буду ставить эксперименты там.
– Модест тебе не даст, – накинул пиджак Ойра-Ойра, – взыщет за разбазаривание природных ресурсов...
– Не додумается, если ты не подскажешь...
Эдик запер кабинет и догнал нас.
– Саша, а Жиакомо с кем сидел?
Я задумался. Закрыл глаза, представляя картинку. Открыл и удивленно посмотрел на Эдика.
– Это что-нибудь значит?
– Проверю. Но думаю – да.
– Эй вы, психологи доморощенные, кончайте трепаться, тут жутко, а дома – пиво.
По коридорам метались вороны и светились звезды Давида.

*
– З-зачем ты его дра-азнишь, Кристо? Тебе ма-ало дыры в стене, которую Модест две недели чинил?
– Если этот бумажный червь считает себя вправе смотреть через голову Невструева... – Хунта вцепился пальцами в подлокотники кресла. – Если этот мозгляк пытается запугать меня... ему стоит рассчитывать лишь на быструю и безболезненную смерть!
Федор Симеонович встал и извлек из шкафчика штоф с водкой. Сосуд был неиссякаемый, в свое время именно с этим величайшим изобретением поступил Федор Симеонович в Академию Наук и был обласкан лично Михайлой Ломоносовым. Заведующий отделом Линейного Счастья достал еще банку соленых огурцов, к сожалению, наполовину пустую, сотворил пять моченых яблочек и вытащил две пузатые стопки, кои тут же наполнил драгоценной жидкостью.
– Будь з-здрав, Кристо. А с-смертью пугать Кербера бо-ольшая ошибка.
Кристобаль Хозевич поднес стопку к носу, пошевелил ноздрями, вкушая аромат горячительного, дамасским клинком, который всегда носил с собой, выудил из банки огурец и произнес:
– Не стоит портить тост именем этого негодяя. За тебя.
Хрустнув огурцом, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза ладонью.
– Нет, пугать его я не стану, я его лишь уведомлю. Будешь моим секундантом, Теодоро?
– К-конечно! Странный во-опрос! У м-меня Эдик толковый мальчик, если что – во-озглавит отдел Смысла Жиз-зни, любо-дорого. Да и Роман Петрович за-асиделся под Янусом. Давай, вы-ызывай. Ведь что есть Кербер? Сте-ервятник. Что есть ты? П-прости Кристо, но ба-алван. Он ведь не вызов примет. Он в О-оСО накатает телегу, и тут колом или ко-остром не обойдешься. Раньше – милое дело, а сейчас – сде-елают тебя ди-иссидентом и п-предателем, даже Янус не помо-ожет. И я. У-удивляюсь, как о-он тогда не с-сдал тебя с потрохами...– Федор Симеонович плеснул еще водки и осторожно произнес: – А ты б, голубчик, отдохнул, а? Милое дело! И Ж-жиан, да что за-а имя! – возмутился Федор Симеонович. – Рядом будет. Может, и того... а?
Лицо Хунты потемнело.
– На что ты намекаешь? – проскрипел он. – В совхоз предлагаешь ехать? На пленер? – Кристобаль Хозевич встал и прошелся по комнате. Дойдя до окна, он резко повернулся и метнул клинок в книжный шкаф. – Жиакомо – дела давно минувших дней, легкая авантюра, не приведшая ровным счетом ни к чему. И я не устал, – Кристобаль Хозевич с видимым усилием выдернул нож из дверцы. – От чего я, по-твоему, должен отдохнуть? От этого стервятника, как ты изволишь выражаться?!
– Ну-ну, за-ачем же мебеля портить? Раньше ты бы легко дверцу вынес. Ка-акой орел был… А от Кербера отдохнуть неплохо. И ему от тебя. Зе-еленый ходит. А так, на природе… хорошо, люблю! Только у меня Эдик пятый год бе-ез выходных и отгулов. Пое-езжай, Кристо. Телесную тоску кроме как физическим т-трудом не вылечишь. Ну и может, с Ж-ж-жиакомо – что за фамилия! – наладишь чего. Ты же броса-аться на всех на-ачал. Чисто бешеный.
– Теодоро, я искренне ценю твою заботу обо мне, но поверь, Жиакомо – прекрасный ученый, интереснейший человек. И баста! – Хунта с сожалением вернулся к своему креслу.
Опрокинув еще одну рюмку, заботливо наполненную Федором Симеоновичем, он посмотрел горящим глазом на дверь.
– Впрочем, в одном ты прав, спасти жизнь этому… – тут Кристобаль Хозевич позволил себе непечатное дополнение, – Демину может только мой отъезд.
– Чу-удесно, д-друг мой! Подумай сам, чистый воздух, народ, твои ученики, Ж-жиакомо, ну, ладно, баста с ним, и никаких Де-еминых! Что может быть лучше? Месяц – и ты еще ше-есть лет спокойно сможешь вспоминать К-керберу, как он тебя, у-ученого с мировым именем, выслал на картошку! П-право, Кристо! Я сам не прочь бросить все и ма-ахнуть с тобой! Как жены ехали за декабристами! Моя правда... н-ну да ладно, все ра-авно меня вскоре за побег расстреляли. Кристо! Хо-орошо! Я не еду, но дам тебе свою кофемолку. Гэ-эдэ-эровскую! И... – Федор Симеонович огляделся в поисках чего-нибудь столь же привлекательного в глазах Кристобаля Хозевича.
– Теодоро, ты отрываешь от сердца кофемолку, я не могу не оценить, – ухмыльнулся Хунта, – но если ты еще предложишь мне свои охотничьи сапоги, я заподозрю, что ты желаешь сплавить меня в глушь, лишь бы завладеть моей коллекцией арманьяка. Хотя, – он прищурился и взглянул на полки за спиной Киврина, – я согласен на вот этот научный труд, по крайней мере, чтивом я буду обеспечен.
– Кристо, – Федор Симеонович широко улыбнулся, – мне бы не хо-отелось думать, что в-вечерами ты будешь проводить время за чтением. Неужели та-акой достойный, – он с аппетитом откусил от моченого яблочка и плеснул в стопочки еще по порции, – кабальеро не на-айдет других занятий? Или все в п-прошлом? И умоляю, не о-обвиняй меня в жадности, если я отдал те-ебе кофемолку и са-апоги, то книги тем более не пожа-алею.
Хунта наклонился и посмотрел, как в стопках сверкает налитая с горкой вечно ледяная водка:
– Есть, есть еще порох в пороховницах, найдется ли фитиль? – с этими словами он расправился со своей порцией, отшвырнул рюмку на стол и, лихо хлопнув ладонью по столешнице, провозгласил: – Решено! Но раз я оставляю тебя наедине со своим арманьяком, то не прочь взять в заложники этот штоф, – он указал на неиссякаемую бутыль, – и, так и быть, оставлю тебе сапоги.
Бутылка исчезла. Была и нет. Только Федор Симеонович, ласково улыбаясь, прогудел в бороду:
– Не-е могу рисковать, друг мой! Ведь при всех п-плюсах там будет о-один минус. Зато большой. Который т-точно знает – чего нельзя ра-азбазаривать. Но! фляжку бездонную я тебе да-ам. Ее прятать легче.
*

– Б-береги себя, Кристо! – Федор Симеонович по-русски троекратно облобызал отбывающего на трудовой подвиг друга и утер бородой скупую слезу.
– Похоже, – угрюмо заметил Витька, – Федор Симеонович сам не свой от счастья, что спровадил Кристобаля подальше от Демина.
– А Кербер даже не явился, – Володя Почкин затолкал рюкзак под сиденье и обернулся, – Эдька, где твои шмотки? Здесь есть место.
– Демин сейчас ходит по институту и ощущает себя триумфатором, – Роман поморщился, – что за жизнь, хорошо, задачу успели расписать, Эдик, ты все-таки гений.
– Витя гений. Я просто чуть-чуть изменил его версию. И ты тоже гений. Решение по трансгрессии в пространстве через матричную схему своим изяществом превосходит работу Володи по стратегии конвертации.
– Амперян! – гаркнул с переднего сидения Модест Матвеевич. – Здесь вам не тут! Об этих… девушках разговаривайте! Вот в таком вот аксепте!
– Успеется еще, – буркнул себе под нос Роман и пролез к окну.
Пока я пропихивал свой рюкзак под сиденье, мне дважды наступили на пальцы, один раз толкнули и три раза попросили подвинуться.
Я сел с Эдиком, впереди устроились Роман с Володей и Володиной гитарой, а грубый Корнеев, сказав, что он от нас еще при посадке устал, расположился через проход, заняв место рядом с собой видавшей виды спортивной сумкой.
К автобусу подошел, сверкая белизной полотняных брюк, товарищ Жиакомо. При нем был изящный чемоданчик, трость и легкий летний пиджак, который он накинул на одно плечо.
– На курорт собрался, не иначе, – пробурчал одиноко возвышавшийся на переднем сиденье Модест Матвеевич.
– Проходите сюда, я вам место занял, – позвал вмиг воспитавшийся Корнеев, когда Жиакомо зашел в автобус.
Но товарищ заведующий отделом Универсальных Превращений будто и не услышал любимого ученика. Он, извиняясь и беспрестанно сожалея о причиняемых неудобствах, протиснулся к Модесту Матвеевичу и занял узенькую полоску сиденья между окном и замом по хозяйственной части, чем немало озадачил половину автобуса, и в первую очередь самого Модеста – тот опешил, но подвинуться не смог – помешала автоматически опускающаяся ручка кресла. Хунта перестал разглядывать пейзаж и, скривившись, бросил осуждающий взгляд на коллегу, Корнеев поник, Эдик почему-то порозовел и страшно заинтересовался Володиной гитарой.
– Зрелище сие достойно анекдота, – фыркнул Роман.
– Про застрявший в межвременном пространстве астролёт? – заинтересовался Володя.
– Нет, про лягушку и бульдозер, – снисходительно сообщил другу Роман, – хотя про астролет тоже подходит.
– Фигня это, – разозлился Витька, – не может астролет застрять в межвременном пространстве. Это нереально, подвижность и статичность разные.
– Если применить модус Бен Бецалеля и спроецировать его на линейность... – возразил Корнееву Эдик.
– Товарищ Амперян! Да что такое! – прогремел Модест Матвеевич. – Я о чем вам приказал разговаривать???
– Простите, – порозовел Эдик, – но, как вы изволили выразиться «разговоры о девушках» слишком напоминают сплетни. А это не есть занятие для достойных мужчин!
– Так... – Модест повернулся, впечатав товарища Жиакомо в безвоздушное пространство между собой и окном. – Вы сейчас какой намек произвели, а?
– Жиан, тебя раздавят! – принял участие в диалоге Хунта. – Спасайся, пока возможно, а вы, Модест Матвеевич, не ерзайте. Расплющите половину мозгов нашего института одним движением...
Бледный Жиакомо взглядом оборвал сентенцию Кристобаля Хозевича и оттянул ворот белой водолазки.
– Я прекрасно сижу и не понимаю столь повышенного внимания к моей персоне, – отчеканил он. Полузадушенность голоса, правда, несколько смазала произведенный эффект.
– Точно, – резюмировал Роман, – у нас в болоте мужики не такие.
– Болото? НИИЧАВО? – изумленно спросил Почкин, доставая из кармана кроссворд.
– Это анекдот, но ты, Володя, его не знаешь. Он детский.
– Кристобаль Хозевич, за собой следите, – рявкнул Модест и встал, чуть не проломив головой крышу автобуса. – Перекличку делать буду, и отправимся. Амперян!
– Я здесь, – кивнул Эдик.
– Я ваши выкрики запомнил, – угрюмо сообщил Эдику зам по хозяйственной части, – так что учтите, вы на карандаше. Итак. Амперян!
– Да, Модест Матвеевич.
– И намеки ваши мне смешны, вы меня поняли?
– Извините, Модест Матвеевич, я не думал, что вы их примете на свой счет.
– А что, – Камноедов нахмурил брови, – если б я принял вашу фразу на счет, – он огляделся, – товарища Хунты, вы бы избежали заслуженного порицания? Амперян!
– Я же принес извинения, – Эдик расстроился. Он очень не любил грубить старшим.
– Это перекличка, – снисходительно пояснил Модест, – вижу, вы – на месте. Абрамов.
С задних рядов отозвался товарищ из отдела Бальзамо.
– Так, – прошипел Хунта, – это в каком таком ракурсе вы приняли намек Эдуардо на мой счет?
– Кристо, Модест Матвеевич! Нам четыре часа ехать, а вы...– Жиакомо встал, мягко отобрал у Модеста список и спросил: – Товарищи, посмотрите, все в сборе?
Мы удовлетворенно кивнули.
– Хотелось бы по головам посчитать, – попытался спорить Модест Матвеевич.
– Все двадцать девять сотрудников наличествуют, – перешел на понятный товарищу Камноедову язык Жиакомо. – Вы, Модест Матвеевич, не волнуйтесь, мы прекрасно можем отправляться.
Модест с подозрением оглядел собравшихся в автобусе сотрудников. Кроме нашей компании и старших магистров тут были несчастные из отдела Абсолютного Знания, какие-то незнакомые ребята из отдела Недоступных Проблем, спортивного вида парни из лабораторий Выбегаллы, даже из отдела Предсказаний и Пророчеств было несколько тихих и почти прозрачных товарищей, плюс – парочка неизвестно как затесавшихся в наши ряды инженеров из отдела Технического Обслуживания.
Удовлетворившись осмотром готовых к отправке на трудовой подвиг сотрудников, Камноедов повернулся к водителю и объявил:
– Все в наличии. Едем!
Автобус натужно рыкнул и тронулся с места.
В окна махали провожающие, кто-то кричал: «Серега, рыбку, рыбку привези!», кто-то стучал на прощание по дверям ладонью, какие-то мальчишки свистели, собаки пытались укусить колесо, низкие ветви деревьев скребли по крыше, пыль залетала в открытые форточки.
Мы ехали в «Соловецкие зори».


~*~
Из-за поломки автобуса до Окуневки мы добрались уже вечером. В летних сумерках желтели окошки маленьких садовых домиков, черными кляксами выступали из заросших садов древние мощные срубы о двух этажах, старые дубы и клены по обочинам смыкали свои ветви над дорогой, и мы двигались по туннелю с кружевным потолком из листвы.
Автобус остановился на площади у сельсовета – небольшом пятачке, окруженном кустами и штакетником.
Я огляделся. Сельсовет – двухэтажный барак ярко-голубого цвета – украшали герб, профиль вождя на гипсовой доске, выполненный в технике барельефа, и пустой флагшток, привинченный к коньку крыши. Здание напоминало груженую под завязку баржу, которая вот-вот пойдет ко дну. На крыльце под табличкой «Прием населения: пн. – пт. с 10 до 17 (каждый третий четверг месяца – санитарный день)» сидел мальчишка и лузгал семечки.
Модест Матвеевич, выходя из транспортного средства, строго велел нам автобус не покидать, бдительность сохранять и беречь самое дорогое – честь родного института. Мы согласно покивали и приготовились к долгому томительному ожиданию.
Вернулся Модест на удивление быстро. Вокруг него увлеченно прыгал плюгавый мужичонка, одетый, невзирая на теплый вечер, в телогрейку и подобострастно заверявший в чем-то товарища зама по АХЧ. Модест величественно слушал и изредка кивал головой.
Потом мужичонка махнул рукой в сторону густой зеленой листвы, Камноедов очередной раз склонил голову и поднялся в автобус.
– Прямо. К бараку.
– Дожили, – горестно заметил Роман, – мечта Кербера сбылась. Мы в бараке...
– Морда в розах, жопа в пене, – отреагировал грубый Витька.

Мы выгрузились и поползли по узкой тропинке под склон. Вскоре показались апартаменты – длинный одноэтажный барак с пристроенными к нему скособоченными сараями. Во дворе торчала одинокая колонка, территория, примыкавшая к нашему новому дому, была с трех сторон огорожена низеньким заборчиком, заросшим дикой малиной и смородиной. За бараком рельеф местности понижался, и было видно, как внизу отражают последние лучи солнца воды реки Окунь.

Модест Матвеевич встал у двери со списком наизготовку и принялся распределять койко-места:
– Старшие магистры в количестве двух штук – товарищ Хунта и товарищ Жиакомо – в комнату номер один, последнюю по коридору направо. Товарищи Амперян, Корнеев, Ойра-Ойра, Почкин и Привалов – следующая за магистрами комната, номер два, товарищи Абрамов, Болотницкий, Старостин, Сычев, Федосеев, комната номер три…
Мы подхватили рюкзаки и пошли устраиваться.

*
– А где вы будете проживать, Модест Матвеевич? – товарищ Жиакомо осторожно дотронулся до рукава зама по хозяйственной части.
– Ну, уж не на коврике, – изволил пошутить грозный Модест. – С вами и товарищем Хунтой. В таком вот разрезе.
– Как хорошо! – обрадовался Жиан Жеромович.
– Лучше не придумаешь, – разъярился Хунта, но быстро сменил гнев на другой гнев.
– Модест! Это что?
– Наша комната, – неуверенно произнес Модест Матвеевич.
– Это невозможно! Здесь не смог бы жить ни один бывший великий инквизитор!
– Товарищ Хунта…
– Я Хунта уже девять веков!
– Десять, – поправил великого магистра Жиакомо и поцарапал ногтем штукатурку. Штукатурка покорно отвалилась. – Не возражаете, господа, то есть товарищи, если я займу койку с левой стороны?
– Жиан! Ты станешь жить в этом хлеву? – брезгливо поморщился Кристобаль Хозевич.
– У меня неутешительные новости, Кристобаль, но ты тоже будешь жить здесь.
Кристобаль Хозевич в порыве негодования швырнул свой чемодан на койку у окна – панцирная сетка под свернутым в рулон матрацем ойкнула и прогнулась. Критически изогнув бровь, Хунта оглядел помещение. Маленькая комната вмещала в себя разбитый платяной шкаф без одной дверцы, тумбочку, три кровати, два стула и цинковое ведро.
Жиакомо попробовал положить чемодан сначала в шкаф, но полка угрожающе заскрипела, тогда заведующий отделом Универсальных Превращений попытался найти место для своего багажа под кроватью, но обнаружил там большие серые клубы пыли, Жиан вздохнул и устроил чемодан у изголовья кровати.
– Если вы не возражаете, я бы позволил себе создать тут некое подобие порядка. Это займет четверть часа, не более, – обратился он к Модесту Матвеевичу.
Камноедов уже уселся на кровать и развязывал рюкзак. Он оторвался от своего занятия, огляделся и сообщил:
– Режимом предусмотрен ужин. – Потом подумал и добавил: – но я поддерживаю вашу инициативу. Нам нужна здоровая обстановка и удовлетворительное санитарное состояние эксплуатируемого помещения.
– Это означает «да», – перевел Хунта.
– А вас, Кристобаль Хозевич, я попрошу оказать содействие, – распорядился Камноедов, – мне нужно налаживать контакт с местной администрацией, в коридоре двух лампочек не хватает.
С этими словами Модест направился контактировать, оставив Хунту раздраженно шипеть вслед:
– Малпаридо…
– Кристо, позволь мне самому заняться уборкой, и окажи любезность, не сквернословь, – сухо попросил Жиакомо, снимая светлый пиджак и вешая его на спинку стула.
– С удовольствием, – Хунта отвесил поклон и вышел.
*

 Отправлено: 21.05.07 10:01. Заголовок: Re:

– Мне кажется или чего-то не хватает? – Роман огляделся.
– Света не хватает, – я повернул выключатель, но лампочка не зажглась.
– Перегорела?
– Да нет, вроде бы, – Роман посветил себе спичкой.
– Сейчас мы её… – Витька сосредоточился и направил на неработающую лампочку сфокусированный импульс Теслы. Лампочка не отреагировала. – Не понял? – удивился Корнеев и на всякий случай осмотрел свои руки.
– Все равно не работает, – исследовал лампочку Роман.
В открытой двери возник Жиакомо.
– Жиан Жеромович, увольте меня, пожалуйста, – попросил Корнеев у любимого учителя, пока Володя с деланной заботой осматривал его уши на предмет обрастания.
– Ни одного пореза, – сообщил Почкин, – что же ты тогда так с импульсом-то? Может, заболел?
– Не беспокойтесь, Виктор Павлович, это нормально вдали от цивилизации. Это случается, – Жиакомо направил палец на лампочку, и та с гудением засветилась слабым мигающим светом. – Видите, напряжение очень низкое, я бы на вашем месте попробовал метод Горючного, работающий с довоенной проводкой. Но что ж это я? Я пришел поинтересоваться, нет ли у вас тряпки, господа.
– Возьмите мою футболку, Жиан Жеромович! – с этими словами Витька начал стягивать с себя видавшую лучшие времена майку. – У меня еще гавайка есть.
– Спасибо, Виктор Павлович, – улыбнулся Жиакомо, и мне как всегда захотелось стать лучше, умнее и образованнее. Судя по втянувшему живот Почкину и запихивающему под кровать потрепанные кеды Роману – не мне одному. Странное воздействие оказывал на людей товарищ заведующий отделом Универсальных Превращений, – я не могу принять такую жертву.
– Я видел во дворе санитарный комплекс, – вынырнул из шкафа Эдик, – надеюсь, там вы обнаружите все искомое, а у нас есть молоток и гвозди.
– Очень хорошо, – обрадовался Жиан, – смею ли надеяться, что вы одолжите мне инструмент?
– Жиан Жеромович, – отобрал грубый Витька у Эдика упомянутые предметы роскоши, – я сам все сделаю, чего надо-то?
– Спасибо Виктор Павлович, по-моему, Эдуард Ягович еще не закончил, – Жиакомо огляделся, я тут же ощутил нашу комнату хлевом и устыдился. Роман с Володей – тоже. – А потом, апартаменты явно нуждаются в ваших руках. Закончите – занесите, пожалуйста, – он еще раз улыбнулся и вышел.
– Что-то не так, – задумчиво отметил Володя.
– От Жиана не несет как от парфюмерного отдела магазина.
– На природе не комильфо, – пожал плечами Эдик. – Жиакомо – человек тонкий.
– Давай быстрее делай полки! – угрожающе произнес грубый Корнеев, – или дай мне, я прибью.
Мы переглянулись. Когда дело касалось нужд Жиакомо, Витька зверел, ибо обожал и восхищался учителем и руководителем даже сильнее, чем Федором Симеоновичем. На других магистров корнеевских чувств не хватало.
За стеной скрипнула дверь, звякнуло ведро и задребезжало стекло.
– Пойду спрошу, две тряпки у Жиакомо или одна, – сказал я и направился в комнату к магистрам.
Заведующий отделом Универсальных Превращений мыл окно.
Он стоял коленями на подоконнике и, засучив рукава безукоризненно отглаженной рубашки, протирал мыльной тряпкой раму.
Зрелище было настолько диким, учитывая то, что до этого я ни разу не видел магистра хотя бы без пиджака, что я слегка обалдел, но потом вежливо покашлял, дабы привлечь к себе внимание.
– Прошу прощения за беспокойство…
Жиакомо обернулся.
– Да, да, разумеется, берите, Александр Иванович, – он указал на груду тряпья на тумбочке, – я обнаружил подсобку дальше по коридору.
Поблагодарив, я забрал несколько рваных наволочек и вышел.
– Окно моет, – шепотом рассказал я ребятам.
– С ума сойти, я должен это видеть, – Роман отобрал у Эдика молоток и пошел подивиться.
– Тебе, что – цирк? – вознегодовал Витька.
Через минуту Роман вернулся, кажется, он был восхищен.
– Шкаф подвинул, прибивает дверцу, – так же, как и я, шепотом, сообщил он.

Через полчаса в коридоре раздался рев Модеста Матвеевича, грозный зам по АХЧ изволил гневаться.
– Что значит «вы попросили покинуть помещение»? Товарищ Жиакомо, вы что же, не учитываете воспитательной силы трудотерапии? Особенно для бывших инквизиторов?
– Кого-кого? – пропел незнакомый женский голос. – Визитора? Это кто ж такой? Отродясь в Окуневке такого сраму не водилось.
– Добрый вечер, сударыня, – произнес Жиан, – прекрасная погода стоит на дворе.
– Пора реквизировать молоток, – принял стойку Роман, – что за фею привел Модест?
– Я тебе реквизирую! – пригрозил Витька. – Костей не соберешь. Почкин, твой шеф – кобель!
– Фу, – захохотал Володя, – пытаешься породить во мне социальную ненависть? Ромка – просто увлекающаяся и пылкая натура!
– Ойра-Ойра! – прокричал из коридора Модест. – Идите белье получать, быстро!
– Пошли Камноедову грамоту за отличную работу! – воздел руки к небу ликующий Роман.
Он ушел за бельем и через некоторое время вернулся, груженный серой грудой жеваных пододеяльников и простынь.
– Нет, это не мой вариант… – пожаловался он, скидывая ношу на кровать.
– Хорошо, что ты понял это до свадьбы, – ответил бесчувственный Корнеев.
– Хотя я еще не принял окончательного решения, – задумчиво продолжил свою речь Роман.
– Я в первую очередь думаю о чувствах девушки, – признался Эдик и рассмотрел свою наволочку на свет. – Какая гадость...
– Верно, – кивнул головой Роман, – пока ты думал о чувствах Майки, она вышла замуж за экспедитора Китежградского завода. Ты – тормоз! А я – философ. Я еще не видел остальных жительниц. Вдруг на их фоне она – роза?
– Рома, про таких, как ты, мой дед говорил, что им нужно колокольчик привязывать. На определенное место, – хмыкнул Володя Почкин.
– У меня в пододеяльнике дыра, – вступил в дискуссию Витька, – значит ли это, что, раз Ромка – аморальный тип, я с чистой совестью могу спереть его белье? Все равно он с завтрашнего дня на чужих подушках ночевать будет?
– Грязные и ничем не обоснованные инсинуации! Мир полон завистников, – ухмыльнулся Роман, – жизнь полноценного мужчины трудна!
– Это кого ты посчитал неполноценным? Меня или Володю? – набычился Витька. – Трепло!
– А ты, Витя? – тихо спросил Эдик.
– Вы мне надоели, – вмешался я, – пойду, совершу мужской поступок и верну Ромкиной вероятной пассии кусок ветоши, который она наивно считает одеялом, – и я отправился в коридор.

Проходя мимо сарая, согласно табличке гордо поименованного «Банно-Прачечный Комплекс», я услышал раскатистое Модестово «Это что такое?!» и завернул узнать, в чем дело.
Посреди комнаты с умывальниками на натянутых веревках сушились три комплекта тщательно выстиранного постельного белья. Рядом с ними багровел зам по хозяйственной части, а чуть поодаль у окна смущенный Жиан Жеромович объяснял, что спать на таком сером совершенно невозможно.
– А теперь на чем возможно, товарищ Жиакомо? – грозно вопрошал Модест, выжимая на пол угол простыни.
Я понял, что спасти заведующего отделом Универсальных Превращений сейчас могу только я.
Набравшись смелости, я шагнул на кафель и, спешно припоминая все понятные Модесту Матвеевичу слова, обозначил свое присутствие вежливым «извините».
Камноедов обернулся.
– Прошу прощения, не хотел вас прерывать, но не одолжите ли вы мне хозяйственного мыла? Нам тоже надо провести санобработку постельных принадлежностей. Во избежание заражения педикулезом.
– И вы туда же! – взревел Модест. – Спать на голых матрасах не позволю!
– Модест Матвеевич, все в порядке, – заверил я его. – Мы с товарищами посоветовались и пришли к единодушному мнению, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Соблюдение гигиенических норм – наипервейшая задача в деле сохранение здоровья коллектива, вы же знаете.
Камноедов засомневался.
– Правильно мыслите, товарищ Привалов. Ответственно. Одного не учли – замены постельных принадлежностей нет.
– Не беспокойтесь, товарищ Камноедов, рационализаторская мысль не дремлет. Товарищ Жиакомо, как великий магистр, нашел удивительное по простоте решение, – я поискал глазами Жиана Жеромовича, надеясь на поддержку.
Великий престидижитатор стоял у окна БПК и смотрел на пасшуюся в отдалении козу. Мне показалось, что мирный сельский пейзаж ранит товарища Жиакомо в самое сердце.
– Вы что-то спросили, Александр Иванович?
– Товарищ Привалов ищет конструктивные решения, это позитивно. А вот вы, товарищ Жиакомо, поступили недальновидно, самым разгильдяйским образом лишив товарищей спокойного сна на чистом....
Тут Модест Матвеевич запнулся, разглядывая одеяло, которое протянул ему я.
– Пол помыли, товарищ Привалов? Похвальная инициатива.
– Помыл, но не этим. Сей предмет – одеяло! И по задумке наших хозяев я им должен укрываться.
– Мы не свиньи, Модест Матвеевич. Лучше я буду лежать на голой земле, на берегу реки, чем на том, что предложила дама-кастелянша! С которой вы, кстати, вели беседу совсем в другом тоне, чем с нами, – глаза Жиакомо полыхнули бессильной яростью. – Извините, посмел предположить, что вам будет неприятно проводить ночи на этом, – он описал рукой круг, явно пытаясь облечь в приличную форму свои совершенно неприличные мысли, – вопиющем безобразии!
– Нельзя на земле, простудитесь! – отрубил Модест и вырвал у меня из рук ветошь. – Завтра я поговорю с товарищем председателем, а пока возьмите мое одеяло. Вот в таком разрезе.

Акустика в нашем бараке была прекрасная.
Ложась спать, я слышал, как Кристобаль Хозевич и Модест Матвеевич обсуждают, является ли отсутствие таблички «В помещении не курить» косвенным разрешением на традиционную вечернюю сигару Хунты. Модест Матвеевич ссылался на правила пожарной безопасности, Хунта же апеллировал к своему историческому опыту, который он приобрел, раскуривая трубки и гаваны в офицерских блиндажах, чуть ли не на бочках с порохом, и в любых деревянных постройках, в коих на своем веку живал не мало.
Жиакомо по большей части молчал, лишь единожды предложив свою помощь, когда Модест оборачивал подушку полотенцем. От помощи Камноедов отказался. «Руки-то имеются», – заявил он, и великий престидижитатор замолчал.
Бледный свет луны отражался в стекле распахнутого в летнюю ночь окна, вдали лаяла собака, легкий ветер шелестел ветвями деревьев над крышей корпуса, я засыпал.

 Отправлено: 21.05.07 10:01. Заголовок: Re:

~*~

*
– В таком вот аксепте, – вместо «спокойной ночи» пожелал Модест Матвеевич великим магистрам, – и отвернулся к стене.
Панцирная сетка тоскливо взвизгнула и прогнулась до самого пола.
– Ну… спи спокойно, Жиан, – хмыкнул заведующий отделом Смысла Жизни и насмешливо добавил: – Если эстетический шок позволит.
– Благодарю, Кристо, – с трудом оторвался от созерцания величественной груды на противоположной койке великий престидижитатор и улыбнулся: – Надеюсь, хотя бы во сне ты будешь если не счастлив, то удовлетворен.
Хунта попытался пронзить нахального Жиакомо взглядом, но, увы, тот уже погрузился в сладкие грезы о весьма недостойном, по мнению бывшего великого инквизитора, предмете.

А Модесту Матвеевичу снился сон.
Что сидит он за столиком в столовой подшефного институту Китежградского завода магической техники, и перед ним тарелка борща с пампушками, да блюдо вареников с картошкой, щедро присыпанное укропом, луком и другими приправами, и грибочки белые, один к одному, соленые в оранжевом соуснике. И сыт уже Модест Матвеевич, а не встает, потому что очень уж ему хорошо, так хорошо, что даже пуговицу бы Модест Матвеевич расстегнул, да лениво. А тут подходит к нему официант, весь в белом, ну совсем как скатерти столовой подшефного завода, и приносит графин, пузатый, запотевший от кристальной холодности напитка и, нагнувшись к самому уху Модеста Матвеевича, шепчет ласково:
– Каких напитков опробовать изволите, прекрасный Модест Матвеевич?
И так, шельма, произносит фразу, что охота Модесту Матвеевичу потрепать юнца по щеке по-отечески, да и согласиться опробовать все, что тот ему предложить сможет.
– Шартрез лучших сортов позвольте рекомендовать, наипочтеннейший Модест Матвеевич, – и наклоняется ниже, волосами, точь-в-точь, как у товарища Жиакомо, по голой шее скользит, – или херес, весьма удался урожай пятнадцатого года. Прикажете подать?
И хочет Модест Матвеевич сообщить, что на службе он не употребляет, но теперь уже рубиновым отливает напиток в графине, а официант голосом товарища Жиакомо продолжает искушать:
– Мадеру откушать изволите, достославный Модест Матвеевич? Позвольте ваш бокал наполнить, мадера разожжет костер в вашей крови и сердце увеселит.
И гладит пальцами руку Модеста Матвеевича, вкладывает в нее хрустальный бокал, а губами – вот непристойность–то какая! – ухо его, товарища Камноедова, задевает. И так жарко становится заму по хозяйственной части, так приятно, что непорядок просто налицо и всяческие нарушения субординации.
– Пейте же, прекрасный Модест Матвеевич, – не унимается коварный искуситель, пахнущий дорогим одеколоном товарища Жиакомо, – а то ведь вижу, изнемогаете вы от погод здешних, позвольте мне облегчить мучения ваши, – и берется за верхнюю пуговицу полосатой рубашки Модеста Матвеевича. Пуговица сама выпрыгивает из прорези, а белые пальцы скользят вниз по голой груди, и хочет Модест Матвеевич сказать, чтобы товарищ работник общепита прекратил безобразие, да не может. А тот уже волоски вокруг сосков заместителя по хозяйственной части нежно щиплет, и совсем невмоготу становится Модесту Матвеевичу. А охальник знай себе наглаживает и языком в ухе непристойности творит.
– Вы это прекратите, здесь вам не тут! – надо бы сказать, да не идут слова, а сердце, столько времени бившееся в груди, как ему и положено, к животу переместилось, где бестрепетная рука обширное чрево Модеста Матвеевича по-хозяйски ласкает, да в пупочной ямке щекочет…

Кровать душераздирающе треснула, и Модест Матвеевич сел, утирая ладонью струящийся по лбу пот. У окна выводил носом замысловатые рулады Кристобаль Хозевич, напротив в зыбком свете луны прерывисто дышал во сне товарищ Жиакомо. Модест посмотрел на часы. Пол-третьего, и лишь ночная птица ухает за открытым окном барака. Он встал, взял полотенце и, стараясь не шуметь, вышел из комнаты, спустился к реке и плавал около получаса, прежде чем почувствовал себя способным вернуться обратно.
Остаток ночи всякая чепуха вроде белых скатертей в столовой Китежградского завода магических инструментов товарищу Камноедову не снилась.
*

– Они что, так и не замолкали? – Роман с трудом оторвал голову от подушки и ткнул пальцем в стенку.
– Я, кажется, знаю, что будет служить нам будильником, – простонал Эдик.
– Скорее – кто, – буркнул Почкин и потянулся.
– Подъем! – радостно заорал Витька, просыпавшийся обычно в самом добром расположении духа.

– Ни один великий инквизитор не смог бы спать на такой поганой койке! Она сама – предмет пыток! Прокрустово ложе – колыбель по сравнению с этим адским изобретением! Или мне заменят кровать, или я прокляну вас, Модест Матвеевич! – бушевал за стеной Хунта.
– Прекратите свои церковные замашки! – прогремел в ответ Камноедов. – Законы коммунального общежития одинаковы для всех! Это вам не Прокруст с отдельным койко-местом!
– Жиан! Это просто невозможно! – Кристобаль Хозевич швырнул в стену нечто тяжелое, то ли тумбочку, то ли матрац. – Для такого типа личность – пшик! Это вопиющее наплевательство на интересы другого человека!
– А то, что я поспал бы еще полчасика, интересует нашего филантропа Кристобаля Хозевича? – спросил Роман у трущего лицо Эдика.
– Причем тут ты? – пожал плечами мой друг. – Кристобаль говорит о личностях. То есть – исключительно о себе.
– Я не спал полночи! Но вам, досточтимый Модест, все равно! Вот когда я обнаружу себя неработоспособной единицей, вы, может быть, изволите заметить… как он это именует Жиан? Мерзкое слово – непорядок!
– У Кристо больная спина, – тихо произнес великий престидижитатор, – я вчера был расстроен и не подумал о ложе товарища Хунты, это моя вина.
– Надо было остаться в Соловце по больничному листу, – пробурчал Модест.
Заскрипели половицы, что-то стукнуло, зашуршало по стене, потом еще раз стукнуло, затем Модест сказал:
– Вот таким образом.
– О! Это же другое дело! – с приличной порцией яда ответил Хунта. – Теперь мое ложе напоминает сказочную перину. Благодарю вас, товарищ Камноедов, за своевременную реакцию.
Проходя мимо нашей двери, Хунта все еще кипятился.
– Это невероятно, – шипел он себе под нос.

Когда великие магистры и примкнувший к ним Камноедов отправились к рукомойникам в БПК, Витька объявил, что «передача по заявкам радиослушателей» закончилась, пора и честь знать.
Роман гордо достал из тумбочки привезенную с собой импортную электробритву – чудо вражеской техники, сверкающий челюстями агрегат, упакованный в кожистый футляр. Любовно сжимая машинку, он накинул на шею полотенце и, насвистывая, первым вышел из корпуса.
В БПК я завалился, зевая и потягиваясь, склонился над раковиной и пустил воду. Тонкая струйка ударилась в жестяное дно, я плеснул на лицо ледяной воды и взглянул в зеркало.
За моей спиной, совершенно потерянный, стоял Роман, сжимая в руке штепсель, который некуда было воткнуть – розетку в банно-прачечном комплексе не предусмотрели. Но, как я понял, даже не это смутило моего товарища. Со смесью восхищения и зависти он наблюдал за Кристобалем Хозевичем, который, стоя у окна, брился при помощи двух клинков. Один клинок Хунта воткнул в оконную раму, используя широкое лезвие вместо зеркала, другим же, согнутым как тонкий серп, он ловко сбривал отросшую щетину, пуская по потолку и стенам слепящие блики.
– Доброе утро, господа, – поприветствовал нас товарищ Жиакомо, подходя к свободному крану, – прекрасная погода.
– Воды горячей нет, что делать будешь? – Кристобаль Хозевич провел кинжалом по отливающей синевой щеке, – отлично наточил Саваоф Баалович, у меня так не получается.
– Отсутствие горячей воды – факт прискорбный, но не извинительный для того, чтобы ходить с растительностью, если, конечно, – поспешно добавил Жиакомо, оглянувшись на нас с Володей, – отсутствует цель отрастить бороду.
– А отсутствие электричества? – с тоской спросил Роман, глядя на чудо буржуазной техники.
– Право, Роман Петрович, пусть все ваши проблемы будут такими, – усмехнулся Хунта, засунул ножи за пояс джинсов и приблизился к нашему другу. – Штепсель?
– Пока бесполезный, – оживился Ойра–Ойра, – вы хотите синтезировать дугу Элинуса-Кулона? Остроумно!
– Не только, – покачал головой Хунта. Он взял в руку вилку, бритва зажужжала, сначала тихо, но постепенно звук нарастал. – Брейтесь, Роман Петрович, и подумайте еще, уверен, завтра вам моя помощь не понадобится.
– Спасибо, Кристобаль Хозевич, только, боюсь, во мне нет столько энергии, сколько в вас.
– Увеличьте импульс, право слово, даже странно учить вас.
Роман перекосил лицо, то ли чтоб добраться до скулы, то ли от обидных слов великого магистра.
– Но ведь проводимость различна.
– Роман Петрович прав, – Жиан Жиакомо аккуратно убрал опасную бритву в перламутровую ручку, скромно инкрустированную серебром и синими камешками, мною не опознанными, но, судя по округлившимся глазам Эдика, имеющими определенную ценность, – у него кривая Гальвани заземляется под углом в сорок пять градусов, у тебя – в девяносто четыре.
– А зарядку вы делали? – в дверях в прескверном расположении духа появился Модест Матвеевич, прижимавший к животу стопку относительно чистых простыней, одеял и прочего белья. – Я не слышу ответа.
– Кто, позвольте спросить, должен был заниматься рукомашеством и ногодрыжеством, – передразнил Модеста Хунта, – я? Или вот он? – Кристобаль Хозевич ткнул пальцем в выпиравшие из открытой майки мускулистые плечи товарища Жиакомо, – или Владимир?
– Я – за, – неожиданно отозвался ренегат Почкин, – надоело за всех по сборам мотаться!
– Не успеете уже зарядку, – расстроенно посмотрел на наручные часы Модест. – Завтра подъем на пятнадцать минут раньше, – он постучал пальцем по запястью и вышел.
Роман закончил бриться, горячо поблагодарил Хунту за помощь, и мы засобирались на завтрак. Впереди были поля.

 Отправлено: 21.05.07 10:02. Заголовок: Re:

– Что вы делаете?
– В каком смысле, Модест Матвеевич? – послышался из-за стенки удивленный голос товарища Жиакомо.
– В прямом! Вы в этом будете грядки полоть?
– У меня нет другой обуви.
– Жиан, а куда делись сапоги, в которых ты гарцевал под Аустерлицем? Сейчас бы они очень пригодились.
– Прекратите, товарищ Хунта. Что за намеки на участие товарища Жиакомо в империалистических войнах? Он теперь советский ученый, и я не позволю очернять его имя грязными провокациями!
В соседней комнате повисло потрясенное молчание. Затем хлопнули створки, половицы жалобно взвыли, и дверь в нашу комнату распахнулась. На пороге стоял разгневанный Модест Матвеевич в майке и драных тренировочных.
– Обувь есть?
– Какая? – не поворачиваясь от стола, спросил Роман.
– Товарищ Ойра-Ойра! Здесь вам не тут. Я не с вашей спиной разговариваю, а с вами.
Роман скрипнул зубами и развернул корпус к заму по хозяйственной части.
– Что вам нужно?
– От вас, – Модест Матвеевич смерил недобрым глазом тапочки моего друга, – ничего. Привалов, у вас есть запасная обувь? До вечера.
– Сапоги есть. А что?
– Давайте. После работы схожу в правление на предмет надлежащей экипировки отдельных сотрудников.
– А он что, босиком по грядкам ползать будет? – разозлился Роман.
– В кедах, – милостиво разрешил Модест Матвеевич, – в таком вот аксепте.
Я молча протянул сапоги.
– Личинка ты, Сашка, – прошептал грубый Корнеев и добавил в полный голос, когда дверь за Модестом закрылась: – И чего ты так боишься его?
– Не вижу повода конфликтовать из-за каких-то сапог. Нам с ним еще месяц жить.
– Саша прав, – заметил Эдик, – за месяц у нас наверняка найдутся более важные поводы для споров с Модестом.

– Держите, – прогремело за стеной, – товарищ Привалов вошел в положение.
– Благодарю вас, Модест Матвеевич.
– Жиакомо какой-то не такой, благодарить нашего мастодонта за чужие сапоги? – передернул плечами Роман.
– Он давно уже не такой, – тихо сказал Эдик.
– А не заткнуться бы вам? Сплетники! – оскорбился за любимого учителя Витька и встал с кровати, – давайте быстро, машина гудит.

Когда мы подошли к автобусу, великие магистры уже находились в салоне.
Товарищ Хунта скрестив руки на груди восседал на переднем сидении и нервно жевал потухшую сигару, изредка бросая взгляды назад, где на одной четверти свободного от Модеста Матвеевича сидения жался заведующий отделом Универсальных Превращений.
– Спасибо, Александр, – улыбнулся мне Жиан Жиакомо.
– Помог товарищу, – величественно кивнул головой Модест.
Кристобаль Хозевич поднял брови и пробурчал что-то нелестное про то, какой волк кому товарищ, но, судя по направлению взгляда, имел в виду совсем не меня.
– Водитель, трогайте, – скомандовал Модест Матвеевич.

Автобус вез нас меж бескрайних полей редиса и моркови. Я посмотрел по сторонам – справа и слева вдаль уходили ровные грядки, сходящиеся в точку у горизонта. Небо раскинулось над нами необъятным белесым куполом. Было пасмурно и душно.
Наконец водитель свернул к отведенному для нас участку и затормозил.
– Приехали, – оповестил Камноедов и тяжело соскочил на пыльную дорогу.
Когда все сотрудники вышли, зам по АХЧ собрал нас и провел краткий инструктаж.
– Мы брошены на прополку редиса. Он выглядит так, – Модест Матвеевич поднял за хвостик вялую редиску.
– Потрясающе, – саркастически заметил Роман, – сразу же обезопасил нас от проблемы перепутать сей овощ с апельсином.
– Или умклайдетом, – согласился Почкин.
– Всем видно? Остальное – растения-паразиты, конкурирующие за свет и влагу с культурными растениями, так называемые сорняки.
– Сорняки – всем враги, – срифмовал я. Роман похлопал меня по макушке, мол, штатный поэт он и в колхозе поэт, а Витька изобразил паскудную пантомиму, смысл которой я предпочел не понять.
Модест тем временем продолжал ораторствовать.
– Их извлекаем из почвы и складируем в проходах. Распределяемся по грядам и движемся вперед. За цепочкой пропалывающих движется группа, которая упорядочивает извлеченный растительный материал путем собирания в копны.
– В копны собирают не сорняки, а скошенную траву, иначе – сено, – Эдик задумчиво потер переносицу, – а еще злаковые культуры.
– Эдуардо, такая эрудиция делает вам честь. Но Модест Матвеевич говорит то, что должен уяснить любой, – Хунта щелкнул пальцами, – побрекито, и в первую очередь – сам оратор.
– Кристо, – прошипел через плечо не пропустивший ни единого слова товарища Камноедова Жиакомо, – некрасиво обсуждать человека за его спиной.
– Ты предлагаешь мне высказать мнение прямо в живот? Не волнуйся, друг мой, Модест неуязвим ни спереди, ни сзади! Хотя последнее, наверное, огорчает моего друга?
Жиакомо почему-то покраснел и отодвинулся от бывшего великого инквизитора.
– Так, товарищи! Техника безопасности следующая – рубашек и маек не снимать во избежание обгорания, кепки и панамы надеть во избежание перегрева, пользоваться перчатками, овощи из земли не есть, они обработаны удобрениями. Воду привезут в двенадцать ноль-ноль. В час дня подъедет автобус и отвезет нас на обед, в три мы продолжим коллективный труд, продолжительность работы до семи вечера. Всем всё понятно?
– Непонятно! – крикнул Витька. – Из вашей речи я ничего не узнал про то, увезут ли нас домой или бросят в поле на ночь?
– Во избежание разбазаривания сотрудников на объекте, не подлежащем тотальному контролю, – поддержал друга Роман.
– Хохмачи, – пожал пудовыми плечами Модест, – собирался забрать, но по просьбам трудящихся особо ретивых оставлю наедине с редиской. Так, вам все понятно?
Мы покивали, уныло глядя на нескончаемые грядки.
– Приступайте, товарищи.

Через час непрерывного физического труда я сел на грядку и закурил. После работы за «Алданом» и пяти минут зарядки по утрам я был не в лучшей форме, утешало лишь то, что раскрасневшееся лицо Эдика и мокрый от пота лоб Романа свидетельствовали, что я не один такой худосочный. Пятые точки Витьки и Володи стали точками уже не в переносном смысле – эти двое здоровяков ползли так быстро, что я бросил соревноваться с ними еще полчаса назад. Из-под их рук, как из-под ножей комбайна в разные стороны с удивительной скоростью разлетались сорняки, так что я был даже немного рад, когда они меня обогнали – по крайней мере, не приходилось больше отряхиваться.
Роман посмотрел на меня и тоже уселся на землю.
Его еще недавно такая чистая и модная синтетическая майка насквозь промокла и прилипла к спине.
– Я не понимаю, – пожаловался он, стаскивая перчатки, – элементарные вещи не получаются. Какое-то невиданное стагнационное поле вокруг.
– Вокруг поле редисочное, – сказал я, затягиваясь, – стагнационное поле в лаборатории осталось.
– Саша, иногда мне за тебя просто стыдно. Тоже мне, ученик чародея, – укоризненно покачал головой Роман.
– Как скажешь, сенсей. Что не получается у моего учителя? – я сложил руки в немом почтении.
– Дубли не получаются, – очень тихо и нехотя ответил Ойра-Ойра.
– Что? – вытаращился я.
– Дубли, – зло зашипел Роман.
– У тебя тоже не получаются? А я-то думал, что просто устал, – донеслось с соседней грядки.
Эдик присоединился к нам и начал размышлять:
– Если дубли не получаются у обоих, то ты, пожалуй, прав насчет подавления демиургической амплитуды. Может быть, на другой основе попробуем?
– Пробовал уже, – Роман плюнул на землю.
– Филоните? – раздался сзади голос грозного Модеста. – Пытаетесь подменить созидательный труд разгильдяйскими разговорами и перекурами?
Я вздрогнул и затушил окурок. К несчастью – о куст редиски, что не осталось незамеченным.
– А вы, Привалов, еще и сельхозкультуры портите?
– Трогательный момент! Не думал, что доживу! Товарищ Камноедов упомянул слово «культура»! – Роман показательно вытер уголок глаза. – Эдька, сколько медведей сдохло в окрестных лесах?
– Все, включая цирковых и зоосадовских, – тяжело вздохнул Эдик, – зато мы стали свидетелями беспримерного случая в истории.
– А вот товарищи Корнеев и Почкин не ёрничают! – сдвинул брови Модест. – Они выполняют план и показывают пример отсталым товарищам!
– Отстающим, вы хотели сказать, – зачем-то уточнил я.
– Что хотел, то и сказал. Работайте, – Модест развернулся и возмущенно всплеснул руками: – Товарищ Жиакомо? Кто так полет? Чему вас в институте учили?
– В каком? – к нам подползал великий престидижитатор, выделявшийся на общем фоне залитым потом лицом и белизной рубашки. – Я, с вашего позволения, окончил две академии, четыре университета…
– Незаметно, товарищ Жиакомо, – обрубил заведующего отделом Универсальных Превращений Камноедов, – редиску от хвоща не всегда отличаете! Вот что вы делали, когда я знакомил сотрудников с редисом? Отлынивали?
– Я смотрел, – прижал руки к груди Жиан Жеромович.
– На что? Нас с овощем вы проигнорировали!
– Вас – нет, – отрицательно затряс головой Жиакомо, – я стараюсь, поверьте.
– Ползем отсюда, – прошептал Эдик, – мешаем воспитательному процессу.
– Почему Жиакомо его не осадит? – возмутился Роман и распрямился. – Товарищ Камноедов! Между прочим, вы своими речами гасите наш трудовой энтузиазм!
– Он у вас был? – поразился Модест. – Не заметил. Да сделайте что-нибудь с волосами! Смотреть противно! – продолжил он распекать Жиакомо.
– Глядите тогда на Кристобаля Хозевича, – обиделся за застывшего от несправедливой критики Жиакомо Эдик, – он вот подстрижен аккуратно и занят делом. Грызунов гоняет.
– Каких еще грызунов? – взвыл Модест.
Кристобаль Хозевич, заметив внимание к своей персоне, вытер о джинсы стилет, спрятал его в карман и вернулся к непосредственным обязанностям, оставив на земле проткнутую полевую мышь.
Модест Матвеевич горестно вздохнул и направился на соседний участок, где работали сотрудники отдела Абсолютного Знания.
Ребята вернулись на свои грядки, и мы двинулись дальше, но довольно медленно, так как Роман и Эдик ползли по обеим сторонам от меня и шепотом выясняли, отчего же дубли не генерируются.
– Сначала я попробовал самого простого, кремнийорганической структуры. Но ничего, представляешь? – жаловался Роман, откидывая за спину сорняк.
– Представляю, увы, я уже и на германиевой основе сделать пытался, но, видимо, сюда просто не доходит материал, – сочувствовал Эдик, выковыривая из земли особенно крепкие корни одуванчика.
– Полагаешь? Но сеть раскинута над всей страной, этого не может быть.
– Слепое пятно, – многозначительно сказал Эдик.
– Да! – Роман даже остановился. – Да! Эдька, ты гений! Если ось блуждающая, то за последний год она отклонилась на треть градуса! Слепое пятно!
– Осторожнее, – предупредил я, – Модест закончил дрессировать авгуров и движется к нам.
Роман набычился.
– Он меня за два часа достал так, как не снилось ни одной из моих бывших жен!
– А Жиан Жеромович отстал, – грустно заметил Эдик, – нужно завтра Витьке сказать, чтоб полол перед Жиакомо. Модест его затравит.
– Я не понимаю, о чем думал Янус, отправляя Жиана сюда! Это же надругательство над личностью! – вспыхнул Роман. – Ладно мы, но Жиакомо на грядке смешнее, чем Модест, пляшущий в «Лебедином озере»!
– Жалко, мы не увидим такого зрелища, – оживился я, – пир духа, не иначе!
– Никакая сцена не выдержит подобной харизмы, – улыбнулся Эдик, вытирая грязной рукой пот со лба.
– Ты хотел сказать – хари, – утвердительно произнес Ойра–Ойра, – ну! Смотрите, я был прав. Опять Жиана имеет. В извращенной форме.
Великий престидижитатор сидел на грядке, низко опустив голову, как бегун перед стартом, а над ним высилась громоздкая фигура Модеста, энергично сующая под нос Жиакомо выдранную ботву.
– Смотрите на меня! – буйствовал Камноедов. – Проткнули, сжали, потянули, отпустили, все! Корень выдернут! Редис дышит! Вы руками когда-нибудь что-нибудь делали? Страшно подумать, что вам, товарищ Жиакомо, коллектив мог доверить доить корову!
– Сейчас Жиан его размажет! – довольно потер руки Роман.
– Я не имел опыта подобной деятельности, Модест Матвеевич, – голос магистра дрогнул, – поверьте, навык появится…
– Как он его отбрил, – передернул плечами Эдик, – можно сказать, устыдил на веки вечные и лишил голоса. Бедный Жиан Жеромович.
– Я разочарован, – буркнул Роман, – а потеря голоса Модестом есть категория фантастическая и в реальной жизни места быть не имеющая.
До нас донеслось:
– Вместо вас могла поехать полноценная рабочая единица! Нет! Проявили, так сказать, инициативу! Вредную! Что мне с вами делать?
Жиакомо молчал, окончательно занавесившись копной волос.
– Буду вам помогать, пока не поймете, как надо! – отрубил Модест. – И почему вы без перчаток работаете? Ваши руки, по словам Кербера Псоевича, главная ценность института, а вы ими в голом виде сорняки дергаете?!
– Мне неудобно, – пробормотал Жиан.
– Вы бы это в кабинете товарища Невструева сказали! Про «неудобно»! Коллектив бы сейчас не имел проблем!
– Я его убью, – бессильно сказал Роман.
– Почему он не покажет Модесту кузькину мать? – удивился я. – Помнишь, как Жиан в прошлом году Выбегаллу расплющил? А ведь это не каждому под силу.
Роман блаженно улыбнулся.
– Дааа… Вот это было действительно роскошно. «Ваш, Амвросий Амбруазович, вес в научном сообществе не позволяет мне надеяться на то, что рукопожатие мое достойно вашей руки. Посему я воздержусь». Ах, как я наслаждался!
Эдик тоже предался воспоминаниям и, видимо, представив себе образ создателя кадавров, начал яростно выдергивать сорную траву.
– Сейчас он, наверное, просто дезориентирован, – пожал плечами я.
– Если Модест будет позволять себе такой тон дальше, я его ударю, не сдержусь, – зло сообщил Роман.
Наш воинственный настрой неплохо сказался на производительности труда – прополка пошла резвее, и к приезду автобуса мы как раз доползли до середины грядки.

 Отправлено: 21.05.07 10:02. Заголовок: Re:

Жалкое зрелище представляли мы, когда грузились в автобус. Первая половина первого рабочего дня всем без исключения далась нелегко. Даже наш видный спортсмен Володя Почкин был бледно-зеленого оттенка. Что уж говорить о Жиакомо, который хоть и не был хилым, казалось, вымотался до крайности. Он снова обосновался в узком пространстве между плечом Камноедова и оконным стеклом, руку положив на спинку сиденья, и я с болью смотрел на перепачканные землей пальцы великого престидижитатора. Я чувствовал вселенскую несправедливость в том, что такой ученый как Жиакомо вынужден работать в поле, в то время как в его лабораториях как раз назревало научное открытие общемирового масштаба – ребята из отдела Универсальных Превращений вплотную подошли к тому, чтобы рассчитать кривую вероятности Тунгусского Взрыва. Научная работа подходила к завершению, вот-вот должна была приехать комиссия из Академии Наук, чтобы ознакомиться с действующей моделью генератора разнонаправленных искажений, а он сидит тут, в совхозе, и дергает одуванчики.
Видимо у Романа появились похожие мысли, и когда Кристобаль Хозевич Хунта, не получив ответа на вопрос «Как ты, Жиан, находишь здешние полевые условия?» обернулся к нам поинтересоваться, чем его друг так опечален, Ойра-Ойра посетовал:
– Модест Матвеевич товарища Жиакомо сегодня учил прополке. Тяжелой артиллерией.
Бровь Хунты поползла вверх, в глазах появился уже знакомый мне нехороший блеск.
– Я не ослышался, Роман Петрович? – в полный голос вопросил Хунта. – Камноедов совершив мозговое усилие над собой, решил, что может чему-то научить человека, читавшего лекции полному залу академиков? Залу, рукоплескавшему Жиану стоя?
Модест побагровел.
– Думаю, – ухмыльнулся Роман, – Модест Матвеевич выполнял директиву Кербера Псоевича по достойному отдыху магистров нашего института… путем утилизации их умственной деятельности.
– Ах, Кербер Псоевич, – свистящим шепотом произнес Хунта, – я должен был догадаться! – он всем корпусом повернулся к до крайности раздраженному Модесту и очень неприятным голосом проговорил по слогам: – Если вы, жалкое порождение административной системы, позволите себе хотя бы намек, хотя бы выпад в сторону моего друга, выдающегося во всех смыслах человека, великого магистра Жиана Жиакомо, я вызову вас на дуэль! И проткну насквозь! Хотя, – Хунта брезгливо осмотрел зама по хозяйственной части, – шпагой тут не обойдешься. Возьму вертел!
– Что вы себе позволяете, товарищ Хунта, – взревел Модест, – угрожать мне?
– Я предупреждаю! И поверьте, поступаю благородно, хотя о чем это я? Какое благородство? Данное понятие чуждо для стерильных персон, коими являетесь вы и Кербер!
– Нарываетесь! – зарычал Модест и внезапно осекся, с изумлением повернувшись к соседу по сиденью.
– Кристо, не смей говорить с Модестом Матвеевичем в подобном тоне, это не красит тебя и оскорбляет достойных людей. Роман Петрович, запомните, я не нуждаюсь в адвокатах и вполне способен постоять за себя…
Я восхитился. Болезненный вид Жиакомо исчез, а глаза горели так же, как когда он с трибуны рассказывал об успехах своего любимого ученика Виктора Павловича Корнеева.
– …и переход на личности – самое последнее дело для благородного человека, раз уж мы затронули данный аспект человеческой натуры! – Жиан сдул слипшуюся прядь волос с лица и обратился к Модесту: – право, Модест Матвеевич, извините моих друзей. Я проявил недостойную слабость, а они, беспокоясь обо мне, обвинили вас. Простите меня.
Одной рукой Жиакомо успокаивающе гладил плечо зама по хозяйственной части, другой держал могучую длань Камноедова.
Модест помолчал. Мы тоже затихли. Хунта пробурчал длинное испанское ругательство и гневно отвернулся к окну. Уши полиглота Эдика запылали.
– Я, пожалуй, – медленно проговорил Камноедов, – тоже неправ. Вы ж, как никак, не по редиске этим академикам доклады читали. Буду сдерживаться. В таком вот аксепте.
Володя Почкин сзади облегченно выдохнул и вытер руку, которой всю беседу руководства зажимал рот не в меру горячему Корнееву.
– Чем вы ладонь порезали? – нормальным тоном продолжил Модест, потеряв к нам всякий интерес. – Остановимся, попрошу у водителя йод, нужно обработать.
– Спасибо, – опустил ресницы Жиакомо, – вы очень добры ко мне, я не заслужил.
– И пластырем заклеим.
Рука великого престидижитатора все так же легко поглаживала плечо товарища Камноедова.

За обедом Роман продолжил искать решение проблемы, как обойти слепое пятно и сгенерить дубля.
Он разложил на столешнице наши вилки и ложки (ножей в столовой не выдавали), посередине поставил миску с салатом и, указывая на нее, произнес:
– Пускай это будет магнитный полюс Земли, а вот это, – он показал на столовые приборы, – пускай будут…
– Пускай я это съем, – сказал грубый Корнеев, забирая ложку и зачерпывая из общей миски салат.
– Тебя совсем не интересует, как обойти проблему стагнационного поля? – удивился Роман.
– Интересует, но я уже обсуждал это с Жианом Жеромовичем, – ответил Витька с набитым ртом, – и он сказал, что тут действительно очень слабое поле, обычные материальные заклинания не проходят, можно только персональным полем оперировать, а с нашими физическими нагрузками это проблематично. Можно, конечно, поискать. Вот с Хунтой можете поговорить – он любит задачи без решения.
– Нет уж, спасибо. Чувствую себя волосатоухим дублем. С бритвой и так словно посреди площади без штанов оказался. Подумать только – угол в девяносто четыре градуса! – Роман замолчал и хмуро уставился в свою тарелку.
За соседним столом товарищ Жиакомо, умудрившийся у единственного рукомойника придать себе свежий и элегантный вид, пытался вести светскую беседу, приличествующую столь торжественному мероприятию, как обед. Но, поскольку периодически Жиана Жеромовича отвлекал вид очередного пятна на скатерти, разговор у начальства тек вяло. Модест оглядывал грязные просторы столовой и всем видом выражал недоумение, почему их обслуживают последними, а Кристобаль Хозевич лениво качался на стуле и периодически перебивал великого престидижитатора некорректными вопросами. Отчего, мол, тот, оккупировав умывальник и успев простирнуть рубашку, не стал стирать полотняные брюки, и не мучит ли Жиана Жеромовича совесть за единственный смыленный кусочек хозяйственного мыла?
Жиакомо сбивался, краснел и уже собрался бежать в корпус, дабы возместить ущерб, но был призван к порядку грозным Модестом словами: «Салат несут, а вы туда же! Нарушать?»
– Нет, я осознал свою неправоту. Но право, как же сотрудники помоют руки после трапезы?
– Жиан, подобные глупости волнуют только тебя и, пожалуй, Эдуардо, – при виде целой миски салата Кристобаль Хозевич оживился и принялся ловко орудовать вилкой, – остальные думают о менее возвышенных вещах… Помидоры прекрасны!
– О выработке они должны думать, – назидательно заметил Модест и запустил в миску ложку, – план – вот первая задача сотрудников!
– Бросьте, Модест Матвеевич, за едой диалог должен идти о вещах приятных, – Кристобаль щедро натер черную горбушку чесноком и засыпал толстым слоем соли. – Ммм, великолепно! Знаете, за работой в лабораториях я забыл, что такое аппетит! А сейчас я бы быка съел!
– Попрошу без намеков, – сдвинул брови злопамятный Модест.
– Оставьте, я вас простил! – Кристобаль отсалютовал собеседникам компотом. – В простой жизни есть своя прелесть!
– А вы, почему не едите, товарищ Жиакомо?
– Спасибо, я не голоден, – ответил заведующий отделом Универсальных Превращений, напряженно рассматривая салатницу, из которой Хунта только что выловил очередной кусок помидора.
– Жиан, прекрати, в Крымскую кампанию ты преспокойно ел из общей миски, я это прекрасно помню, – сказал Кристобаль Хозевич, откусывая от горбушки.
– Ты ошибаешься, Кристо, но это не важно. Я действительно не голоден, – Жиакомо потупился и сложил руки на коленях.
– Так, – громыхнул Модест, встал и отправился на кухню.
– Зачем ты так, Кристо? – шепотом возмутился Жиакомо. – Я же тебя просил!
– Я теперь, по-твоему, не могу разговаривать за столом? – холодно ответил Хунта. – Смотри, о тебе позаботились, – он кивнул на Камноедова, возвращавшегося от разносчицы с фарфоровой тарелкой в руках.
– Товарищ Жиакомо, отставить голодовку! – скомандовал Модест и поставил тарелку перед великим престидижитатором. – Мне нужны сытые кадры.
– Благодарю вас. Не стоило беспокоиться, я…
– Стоило. Если вы не будете употреблять положенную норму калорий в день, то скоро протянете ноги, – Модест бесцеремонно хлопнул под столом Жиакомо по колену. – А ваши ноги, равно как и ваши руки, нужны нашему институту.
Щеки великого магистра, обычно бледные, порозовели, он наклонил голову и потянулся за вилкой.

После ужина я еле дополз до койки. Глаза закрылись сами, а под веками вспыхивали красные бока редисок и зелень сорняков. Сквозь дрему я слышал богатырский храп Почкина и радовался, что не меня одного перемолол первый рабочий день.

 Отправлено: 21.05.07 10:03. Заголовок: Re:

~*~

Вечером третьего дня я почувствовал себя не угнетаемым на плантациях негром, а вполне белым человеком, способным после ужина принимать не только горизонтальное положение, но и вертикальное. Видимо, труд успел поднять нас с четверенек и потихонечку стал превращать из ученых в сельхозрабочих. Поэтому после ужина мы с моим другом Эдиком решили погулять по окуневским окрестностям на предмет обнаружения достопримечательностей и, если повезет, пивного ларька. Роман сказал, что у него важное дело, вылил на себя полпузырька одеколона «Саша», повязал галстук и исчез. Витька отказался сопровождать нас, сообщив, что он – рабочий человек – умотался, не то что некоторые потенциально шерстеухие лентяи, и реквизировал Эдикову «Английскую революцию в документах, письмах и постановлениях членов комитета Кромвеля», пояснив, что желает почитать что-нибудь легкое. Почкин объявил, что ему нужно зашить рубашку и штаны, порванные от усердия, а поскольку штопка не является его сильной стороной, то он, Володя, реально оценивая собственные таланты, отводит на нее два часа – и попросил притащить побольше пива.
Не настаивая, мы вышли из комнаты и одновременно затормозили перед дверью великих магистров и Модеста Матвеевича. Эдик посмотрел на меня, я кивнул и постучался.
– Входите, пожалуйста, – раздался голос товарища Жиакомо.
Нам открылась совершенно пасторальная картина – великий престидижитатор с лупой в глазу, ловко орудуя маникюрным пинцетом и цыганской иглой, колдовал над наручными часами Модеста Матвеевича, а зам по хозяйственной части разрезал позаимствованной из столовой вилкой свежесорванные листья смородины и малины и рассыпал полученную смесь по двум кружкам.
– Хотите чаю? – спросил он.
– Спасибо, Модест Матвеевич, мы с Сашей решили прогуляться по окрестностям и думали пригласить Жиана Жеромовича, – вежливо отклонил предложение Эдик.
Я принюхался, пахло из кружек одуряюще.
– Здравая мысль, – одобрил Модест, – товарищ Жиакомо, прошлись бы с Приваловым и Амперяном, глаза вечером не портили. А я бы вам по приходу еще раз чайку накипятил.
– А вы не хотите прогуляться? – не отрываясь от часов, спросил Жиан.
– Я? Нет, я по полю находился.
– Я тоже не пойду с вашего позволения. Модест Матвеевич, а куда вы стекло положили? – Жиакомо поднял голову и улыбнулся. Не нам.
– Тогда мы пошли, – кивнул Эдик и выпихнул меня за дверь под напутственное Модестово «Не бузить, вести себя пристойно, возвращаться не поздно, во избежание».

Вечер в Соловецких зорях стоял тихий и безоблачный. Мы с Эдиком выбрались за территорию нашего барака и начали подниматься вверх, к посадкам, ровным рядам кленов, видимо, еще довоенных.
– А что за рощицей? – заинтересовался Эдик, указывая на крашенные в красный цвет крыши.
– Вот и узнаем, – сказал я, и мы отправились на разведку.
– Ноги уже ходят, – сообщил Эдька, – я почти живой.
– Я правую подволакиваю, да и ладони травой изрезал…
– Красна девица, – мой друг засмеялся, – ничего, через неделю перестанем обращать внимание на подобные мелочи.
– Твоими бы устами…
Эдик задумался и замолчал.
Мы проходили мимо клуба. Окна его были заколочены, дверь болталась на одной петле.
– Интересно, – оживился Эдик, – он функционирует?
С обратной стороны двери был прикноплен плакат «Воскресенье. 20:00 – танцы. Дежурный – Мурмыкин В. В.»
– Многообещающе, – сказал я, – по крайней мере, будет чем заняться.
– Что-то я опасаюсь деревенских танцев, – засомневался магистр.
– Да чем же заняться в совхозе в воскресенье вечером?
– Товарищ Привалов, вы живете в самой читающей стране в мире. Это намек, – укоризненно посмотрел на меня Эдик.
– Я не против, я даже за.
– И еще можно искупаться…
– А еще неплохо бы купить пива, – я почесал в затылке. – Только вот Модест не одобрит, боюсь.
– Ну, пойдем, поищем, где тут пиво, – вздохнул Амперян.
За клубом через улицу начинался лес, вдоль которого шла разбитая дорога. Мимо коровника, осевших в землю сараев и маленьких садовых домиков мы вышли на улицу Мира, а по ней, минут через пять, добрались до сельпо. Магазин оказался закрыт, но сзади к нему был пристроен маленький ларек с надписью «Пиво. Воды», на стенке которого мелом вывели «Сапоги починяю, лодки в наём, сети, удилища. Улица Мира 10».
Трава перед ларьком была вытоптана, закидана окурками и оплевана семечками – по всему видно, мы нашли очаг местного досуга.
– Закрыто, – мрачно пророчествовал я.
– Посмотрим поближе, – предложил Эдик, склонный к самому вдумчивому изучению предметов и состояний.
– Да ну, – продолжил мрачно вещать я, – с Модеста сталось бы разыскать ларек и потребовать его закрытия. Во избежание.
– Саша, нельзя жить в вечном пессимизме. Камноедов мог не найти.
– Я реалист. У меня в машинном зале Модест разыскал переходник У-18, который я считал надежно спрятанным, и распорядился чинить, а не выписывать новый.
– И как?
– Проработав неделю, переходник снова сломался.
– Как Модест его обнаружил?
– Не знаю. Как свиньи трюфель ищут? Я читал в «Юном натуралисте».
– Они питаются грибами. А Камноедов, хоть он и Камноедов, переходниками не закусывает.
– Не факт! – горячо возразил я и представил зама по АХЧ, пожирающего «Алдан». Вышло не очень. Я попытался представить Выбегаллу и заулыбался. Картина стояла перед глазами как живая.
– Факт, – кивнул Эдик, и мы подошли к ларьку. На удивление, в нем сидела дородная дама в сером переднике.
– Закрываюсь! – грозно предупредила она.
– Простите великодушно, сударыня, но не были бы вы столь любезны отпустить нам всего одну банку пива? – Эдик обезоруживающе улыбнулся.
– Пятилитровую, – энергично кивнул я.
– Тары нет, – отрезала продавщица.
– В таком случае, леди, может быть, вы позволите взять тогда по маленькой баночке? – Эдик указал на пустые банки из-под майонеза на прилавке. – Мы выпьем и сразу же вернем.
Продавщица подозрительно на него покосилась.
– Я даже не знаю, – процедила она, явно сомневаясь, можно ли нам доверять.
– Честное комсомольское, – заверил ее Эдик, гипнотизируя даму ясными голубыми глазами.
– Ладно уж, – она полезла под прилавок, – комсомольцы…
Когда холодное пиво было у нас в руках, мы сели на бревно, заботливо положенное около магазина, я достал сигареты и закурил.
– Ребятам не принесем. Жалко.
– Ничего, мы расскажем, куда сходить, – я выпустил красивое колечко белого дыма. – Смотри, не хуже чем у Хунты!
– Они ждут. Вот досада! Была бы у нас хоть консервная банка…
Я огляделся. Только бычки от «Беломора», дефицитные жестянки отсутствовали. Я разозлился.
– Мы всех звали. Что нам было сказано? Убирайтесь.
– Володя штопает, – поправил меня справедливый Эдик.
– Ничего бы не случилось! – обиделся я. – Все ходят в рванье, а он модничать.
– Володя сегодня на грядке рядом с Жианом Жеромовичем полол. Утверждает, ощущения ужасные.
– Тогда понятно. От Жиакомо только у Модеста никаких ощущений нет. Строит его как мальчишку. А Жиан терпит. Ничего не понимаю!
– Просто у Жиана Жеромовича ощущения от Модеста Матвеевича наличествуют.
– Нет, не похоже, чтобы Жиакомо его боялся, – удивился я, – или хотя бы сторонился; он к нему слишком снисходителен. Наверное, на Корнееве натренировался.
Эдик задумчиво повертел в руках банку.
– Снисходителен, говоришь?
– Ну, а как еще это можно назвать? – пожал плечами я.
– «Цветением садов и пеньем птиц, весенней бурей и полётом, движением ресниц и вокруг солнца оборотом», – продекламировал Эдик.
Я растерялся.
– Не понял. Никакие они не друзья.
– Да уж, не друзья… – Эдик взял палочку и прочертил на песке под ногами логарифмическую спираль.
– Эдька! – я обиделся. – Темнишь.
– Да нет, Саша, – Эдик вздохнул. По всему было видно – он не знает, как мне, тупице, растолковать то, что кажется ему делом кристально понятным. Я сразу вспомнил, сколько он объяснял мне принцип работы ловушки для снов, и расстроился. Магистр тогда говорил и чертил графики три часа, включая обеденный перерыв, пока до меня начало хоть что-то доходить.
– Эдик, друг, я не очень тупой. Это только так кажется, – взмолился я.
– «Я и собой не дурен: на днях себя с берега видел,
Лишь успокоилось море в безветренный день. Даже Дафнис
Сам рассуди, мне не страшен, если не лжет отраженье.
О, если б только со мною ты в сельской глуши поселился,
Жили бы в домиках скромных, охоту вели на оленей,
И погоняли стада веткой зеленой алтеи»
– Это что? – я обалдел.
– Вергилий. Буколики. Эклога вторая.
Я крякнул. Наш Эдик был бездонным кладезем мудрости и не менее неисчерпаемым хранилищем всякого литературного бреда.
– И чего?
– Саша, давай не будем возвращаться к этому разговору. Ты абсолютно не готов.
– Значит, писать программы для отладки твоего реморализатора я готов, да? А понять кривые объяснения – нет? Может, тогда дело не во мне? – я обиженно отхлебнул пива и снова закурил.
Эдик вздохнул, отмахнулся от дыма и тоже выпил. Потом процитировал:
– «Страстью пастух Коридон томился к Алексису пылкой.
Тот господину был мил, и надежды вотще оставались.
В рощу густую, под кроны тенистых раскидистых буков
Часто пастух приходил и в безумии там одиноком
Слал он лесам и горам, надрываясь, упреки пустые».
Я подул на пену. Поглядел на Эдика. Сделал глоток. Еще раз оценил задумчивость моего друга.
– И что?
– Вот ты любишь Стеллочку?
– Конечно.
– А Жиакомо любит Модеста Матвеевича.
Я поперхнулся.
– Э… э… лучше бы он его боялся. Эдька, ты псих?
– У тебя есть другое объяснение?
– Да. Ты не псих. Ты просто обчитался. Жиан Жеромович здоров, в трезвом уме и твердой памяти – раз, он мужчина – два, Камноедов ужасен – три, моя любовь к Стеллочке не имеет никакого отношения к извечной вежливости товарища Жиакомо – четыре.
– И все перечисленное ничего не опровергает – это пять, – заключил Эдик.
– Но и твои стишки ничего не доказывают, согласись.
– Соглашусь, поэтому предлагаю тебе, как научному работнику, провести сбор информации и наблюдение за объектом.
– Подсматривать за Жиакомо, чтобы убедиться, что он здоров, а ты перегрелся на солнце?
Эдик, кажется, сильно обиделся. По крайней мере, стал очень грустным и серьезным.
– Саша, я не говорю «подсматривать». Я говорю «наблюдать за действиями». Ученый ты или что? Я вот, когда писал диссертацию по энергетике волновых импульсов любви, проделал большую работу, вел наблюдения. И потом, Жиакомо не больной.
– Вот и я говорю.
– Саша, любовь мужчины к мужчине – не болезнь. Такое случалось во все времена, во всех обществах.
Я задумался. Однажды Эдик предположил, что мой «Алдан» халтурит вторую неделю подряд из-за того, что наша лаборантка Танечка ушла работать к Федору Симеоновичу. Его высмеяли все, включая Саваофа Бааловича, но машина не отлаживалась. Тогда Эдик сходил к девушке, за руку привел ее в зал, и «Алдан» замигал всеми своими пятьюстами лампочками. С тех пор Танечка приходила к нам каждый день, а «Алдан» повеселел и вкалывал без перебоев.
– Слушай… Ладно, допустим, ты прав. Только допустим! На секундочку.
Эдик кивнул и погладил пальцем ободок своей банки.
– Жиан Жеромович лю… тьфу, язык не поворачивается, скажем… м…
– Питает некую склонность, – помог мне магистр.
– Хорошо, – я почувствовал жизненную необходимость выкурить еще сигарету, – к Модесту. Нет! Ничего не получается! Модест, он же просто администратор! Тупой, как собачья будка!
– О! Саша, ты поэт, – усмехнулся Эдик, – но благодаря ему в нашем институте все крутится.
– Он громкий. Он необъятный! Он… не знает слов, кроме тех, что попадаются в сводах, кодексах и правилах!
– А Жиакомо вчера целый день беседовал с ним. Я видел их на грядке. Модест пару раз улыбнулся. Ну, вот скажи, если Жиан не чувствует влечения, зачем ему разговаривать с Модестом?
– Он и с Тихоном ведет беседы, и с Альфредом!
– Весь день? Ты знаешь, что он ему рассказывал?
– «Памятку работника коммунального хозяйства»?
Эдик на минуту смутился.
– Ну, периодически, а вообще-то – «Короля Лира». Правда, – мой друг рассмеялся, – делал упор на организацию охраны королевских замков.
– Гениально, – расхохотался я, – а потом будет Гамлет – борец с разбазариванием в датском королевстве?
– И организация поместья Дон Кихота, как отрицательный пример обустройства сельского хозяйства.
– Ну, я долго буду ждать? – закричала продавщица, наскучив ожиданием. – Верните банки в зад!
Эдик покраснел.
Я отнес тару обратно, и мы отправились к реке.
Все же мне никак не удавалось согласиться с предположениями Эдика. Можно было представить себе, что Модест Матвеевич заинтересовал Жиакомо в качестве объекта для научных исследований, но я твердо знал, что заведующий отделом Универсальных Превращений никогда не станет использовать дружеское общение как повод для экспериментов над людьми. Это вам не бессердечный Хунта. Тот мог заставить сотрудника висеть вниз головой над шахтой, ведущей к центру Земли, с тем, чтобы лаборант потом оформил ему доклад об этапах размышления над смыслом жизни в критической ситуации. Кристобаль Хозевич был ученым, который не жалел других во имя науки, он готов был жертвовать всеми, включая себя самого. Жиан же Жеромович, в первую очередь готов был жертвовать собой, но никак не другими. Даже товарищем Камноедовым. Хотя, на мой взгляд, от того бы не убыло.
Я также припомнил, что ни разу не видел Жиакомо в обществе женщин. Впрочем, это тоже не учитывалось, так как большинство наших великих магистров были слишком заняты, чтобы успевать уделять время женам и детям. Истинной семьей было для них научное сообщество, как пафосно это ни звучит.

Внизу показалась блестящая лента реки, мы спустились с холма и пошли по берегу.
– Эдик, давай ты скажешь, что все твои предположения – это чистой воды вымысел и глупость, а? – попросил я.
– Саша, оставь на минуточку все свои страхи и дикие фантазии и просто подумай, что живет Жиакомо триста лет, родился он во Франции, во времена Короля-Солнце, что для него такие вещи не удивительны, он много чего на своих трех веках повидал, – взывал к моему разуму Эдик.
– Хорошо, уговорил, – я вздохнул, – но все равно, дикость какая-то.
– Дикость – решить, что Жиан Жеромович Жиакомо может творить дикости. Сашка, вспомни, о ком мы с тобою говорим!
Я немного подумал и согласился с Эдиком.
– Ладно. Наблюдать, говоришь? В рамках научного исследования?
– Да, именно! – глаза Эдика загорелись.
Его работа в отделе Федора Симеоновича предполагала поиск и выявление любых источников человеческого счастья, пусть даже таких экзотических. Даже если источником являлся прямо-параллельный и необъятный Модест Матвеевич.
Вода в реке, чистая и холодная, морщилась под легким вечерним ветерком; потянуло запахом костра; в фиолетовом небе свистели стрижи.
Эдик уселся на берегу и снял ботинки, а я спустился к воде помочить руки.
– Купаться можно.
– Завтра. Сейчас пора возвращаться, Модест три шкуры спустит, если опоздаем.
– И как такого любить? – я на минуту задумался, а потом с ужасом уставился на своего друга: – Ты хочешь сказать, что Модест тоже… того... этого…?
Эдик грустно воздохнул.
– Боюсь, что нет, Сашка. Модест Матвеевич незамутненно гетеросексуален.
– И как же Жиакомо?
– А никак. В этом заключена вся трагедия любви. Это я тебе как научный консультант говорю. – Эдик подумал и добавил: – И как врач.
Когда мы возвращались к корпусу, меня вдруг нагнала ужасающая мысль. Пришлось даже остановиться.
– Друг, – спросил я страшным шепотом, – и как же эта любовь у них может осуществиться? – для пущей ясности я проделал в воздухе определенные пассы руками.
Эдик моментально покраснел и сконфузился.
– Саша. Давай это уже не станем обсуждать. Я тебя как друга прошу, – взмолился он.
– Ладно, извини.
Всю оставшуюся до корпуса дорогу я курил и пытался представить себе Жиакомо, который нежно целует Камноедова в щеку и дарит букет сирени. Выходило как на рисунках в стенгазете, смешно и нелирично.

 Отправлено: 21.05.07 10:03. Заголовок: Re:

~*~

На следующий день автобус пришел за нами на поле в пять вечера. Мы удивились, но водитель, лопоухий Леха, объяснил, что у главного агронома день рождения, и он, Леха, туда зван – как свояк этого самого агронома. А как они начнут праздновать, так и не остановятся, ибо святое дело за свояка выпить. Модест осуждающе крякнул, но дал команду грузиться. Я обрадовался. Не терпелось начать наблюдения, а на поле Модест занимался идеологической помощью отстающим товарищам из отдела Абсолютного Знания, а то, что товарищ Жиакомо всегда был повернут в сторону товарища зама по АХЧ я, как настоящий ученый, достаточным аргументом в пользу теории Эдика не воспринимал.
Когда мы приехали, разразился ливень. Роман загрустил и сообщил, что в такую погоду хороший хозяин пса не выгонит на улицу. «Значит, кобелировать не пойдет», – злорадно откомментировал грусть друга Витька и предложил всем посчитать диффузийную составляющую гиперактивного пространства на одном квадратном кубометре Окуня с целью его дальнейшей глобализации и превращения в молочную реку с кисельными берегами.
Несколько минут ушло на то, чтобы доказать Витьке, что наши уши вовсе не обросли волосами оттого, что нам не очень хочется после работы заниматься расчетами, но он все-таки не поверил, предупредив, что спрячет наши бритвы. и тогда все всё увидят.
Видимо для того, чтобы сменить тему, Володя вдруг поинтересовался:
– А почему никто до сих пор не попросил меня спеть?
Мы растерялись.
– Наверное, потому что все уже слышали те четыре песни, которые ты знаешь, – пожал плечами Роман, – несчетное число раз.
– Между прочим, я выучил еще две, – обиделся Володя.
– Да и водки нет, – резонно заметил Витька.
– А ты музыку только под водку воспринимаешь? – спросил Амперян.
– Такую – да, – отрезал грубый Корнеев.
– Володя, не обижайся, – извинился за Корнеева Эдик, – это он устал просто.
Володя пожал плечами, взял гитару и принялся ее настраивать.
В смежную с великими магистрами стенку постучали.
– Вот видишь, призывают к тишине, – шепотом заметил Роман. – Да? – крикнул он.
– Чай и сгущенка? – услышали мы из соседней комнаты голос Кристобаля Хозевича.
– И то, и другое, и хлеб тоже тащите! – обрадовался Витька, – и побольше!
– Кристобаль Хозевич, – Эдик укоризненно посмотрел на хама Корнеева, – сами приходите, Володя сейчас петь будет, если нам ничего не удастся предпринять.
– Не удастся, – категорично заявил Володя, – на зарядку проспали, день прошел бескультурно! Я это сейчас исправлю.
– Володь, а если завтра я отдам тебе свой ужин? – коварный Роман нанес удар поистине сокрушительной силы.
Володя покраснел. Володя надул щеки. Он высоко поднял брови и вцепился в волосы, но потом вздохнул и со змеиной улыбкой ответствовал:
– Роман Петрович! Настоящее искусство бескорыстно! Ешьте сами свой ужин, я вам бесплатно спою.
– Подкуп не прошел, – показательно заломил руки Роман.
– Да, ладно, ты был на волосок от того, чтобы отдать ужин Почкину и к тому же услышать шесть песен в его исполнении, – заметил я, – Кристобаль Хозевич, ну где вы?
– Где сгущенка? – заволновался Витька.
Дверь распахнулась.
– Витторио! Вы самый откровенный человек из числа моих знакомых – и до сих пор живы. Это ли не счастье? – Кристобаль Хозевич вошел в комнату и поставил на тумбочку бело-голубую банку и пачку чая.
– Сгущенка? Счастье! Ром, открой, у этих магистров руки кривые. Жиан Жеромович, идите чай пить и Володьку слушать!
– Зачем ты так? – спросил деликатный Эдик.
– А пусть все страдают! Иначе несправедливо.
– Так, я спою свои шесть песен по два раза, – меланхолично заметил Володя.
– Жиан Жеромович! – взвыл Витька. – Ваш отказ вызвал его раздражение, а всякий знает, что кадавров и Почкина лучше не злить!
За стеной отозвался Модест:
– Жиан Жеромович, сходили б, вы же музыку любите. Удовольствие получите.
Ответ Жиакомо я не расслышал.
– Да какое гуляние, в такой дождь?
Эдик навострил уши, но разочарованно хмыкнул. Великий престидижитатор говорил тихо.
– Ну, я-то согласился, когда сухо было.
Невнятный шепот за стенкой, и мы услышали недоуменный ответ Модеста:
– Мне-то зачем? Да и не звали меня. А вы идите, какое-никакое, а все развлечение.
И через пару секунд:
– Да почему ж не хотите то?
Витька сплюнул.
– Модест Матвеевич, ну что за ерунда! Звали-не звали! Идите к нам! Еще банка сгущенки – и я вам прощу диван.
– Мы не знали, что вы вернулись, – извиняющимся тоном произнес Эдик, – мы ждем вас.
– Модеста? – одними губами спросил Роман.
– Брось, он мужик правильный, – махнул рукой Витька, – хоть и дремучий.
Через минуту к нам постучали.
– Входите, – отозвался Роман.
Вошел Жиан Жеромович, за ним следом протиснулся Модест, держащий в руках бумажный куль с ирисками, и я сразу почувствовал, что в комнате как-то внезапно стало тесно.
– Благодарю за приглашение, – сказал магистр, выставляя на тумбочку чашки и принесенное угощение.
Модест Матвеевич, необычно смущенный, присел на край пустовавшей кровати, пружины жалостливо скрипнули, Жиакомо расположился подле него, изящно скрестив руки на коленях, а Хунта уселся на подоконник.
Я закинул кипятильники в банки с водой. Роман открывал сгущенку, Эдик нарезал хлеб, Володя настраивал гитару, а Витька самым наглым образом бездельничал.
Спустя четверть часа все получили по чашке чая с бутербродом и смеялись рассказанному Романом анекдоту.
Володя вздохнул и ударил по струнам:
«Нет в магической теории
Никакой необъяснимости
Всё обычные истории –
Доставало бы решимости.
Если смелости достаточно…»

Песню эту мы слышали несчетное количество раз; далее в ней говорилось о великом будущем магической науки, огромных перспективах, открываемых магией для простого человека, и о счастье, которое заключается в превращении Кащея Бессмертного из отпетого злодея в белоснежного голубя, несущего мир и покой.
Витька зевал, рискуя проглотить курсирующую по комнате муху; Эдик писал что-то в маленьком блокноте – видимо вел наблюдения; мы с Романом вяло подвывали исполнителю. Модест Матвеевич закрыл глаза и откинулся на стену. Жиан Жеромович тревожно поглядывал на соседа, прикидывая, успеет ли он растолкать зама по АХЧ до того, как тот начнет храпеть. Но было бы неправдой сказать, что Володя не нашел себе благодарного слушателя. Кристобаль Хозевич смотрел на него горящими глазами и в такт качал головой.
– Изумительно, Вольдемар! – он несколько раз хлопнул в ладоши. – У вас есть голос. И текст неплох, только маловероятен, ведь Бессмертный за все свои преступления осужден на бессрочное отбытие.
– Инвентарный номер 60130, – Модест Матвеевич открыл глаза. – Трус, я его вызывал на поединок, не пошел ведь, эдакая шельма.
– Да кто с вами в здравом уме и твердой памяти связываться будет? – отмахнулся от слов зама по хозяйственной части Хунта. – Кощей – тип отвратный, но не безумный.
– А Идолище? – возмутился Модест. – Идолище-то отозвался!
– Ну и где он сейчас? – ласково спросил резко зардевшегося Камноедова Кристобаль Хозевич. – То-то и оно. А Кощей на казенном пайке в полном довольстве.
– Ковер у него инвентарный номер 35210, – загрустил Модест.
– Вы закончили вечер воспоминаний? – поинтересовался недовольный певец. – Я могу продолжать?
– Конечно, Вольдемар! Простите великодушно, увлеклись прошлыми подвигами.
– А мне, – сказал Витька, – куда интереснее послушать, как Модест Матвеевич Идолище Поганое одолел! Песни Почкина в зубах навязли!
– Нет, – застеснялся товарищ Камноедов, – пусть товарищ поет, душевно так.
– Витторио, не завидуйте таланту друга, это вас не красит, а история коротка. Выдвинулось Идолище из пещеры на Непрядве-реке со своими кривыми сабельками супротив нашего товарища зама по хозяйственной части, а Модест Матвеевич ему раз – и инвентарный номер припечатал. Палицей. Тут он копыта и отбросил.
– Не было у него копыт, – покачал головой Камноедов, – плюгавый, мерзавец, оказался. Не рассчитал я. Перестаньте, Кристобаль Хозевич, прямо позорите меня перед людьми.
Я вспомнил скелет вышеупомянутого Идолища в Изнакурноже и содрогнулся.
– Так, я не в голосе, – угрожающе пробасил Володя.
– Ты не будешь петь? – обрадовался Роман.
– Буду! Но дурным голосом!
– А что, ты видишь какую-то разницу? – изумился хам Витька и ловко увернулся от пущенной Володей в его сторону пустой кружки. – Вам чайку, маэстро?
– Соблаговолите, – кивнул незлопамятный Почкин и объявил: – Про любовь. И Романа Петровича.
– «Огней так много золотых на улицах Саратова
Парней так много холостых, а я люблю женатого...»
Володя пел очень грустным голосом. Модест Матвеевич снова закрыл глаза, а Жиакомо в задумчивости опустил ладонь на его колено.
– А? Что? Я не сплю, – очнулся Модест, садясь прямо. Жиакомо вздохнул и руку убрал.
Хунта как кот выгнулся на подоконнике, наблюдая за Володькиной игрой. Когда песня закончилась, Кристобаль Хозевич прокомментировал:
– А у вас музыкальные пальцы, Вольдемар.
Почкин был тронут вниманием к своей персоне и спросил:
– Кристобаль Хозевич, а хотите, я вам еще одну песню спою?
Хунта медово улыбнулся.
– Разумеется, мой дорогой, разумеется, но не раньше, чем я сам для вас что-нибудь сыграю.
Это заявление вызвало оживление у публики. Даже Модест Матвеевич открыл глаза.
– Не знал, что вы играете на гитаре, – удивленно заметил Роман.
– У меня всего лишь было достаточно времени для тренировок, – скромно заметил великий магистр, мягко забирая из рук Володьки музыкальный инструмент.
– Кристобаль Хозевич преуменьшает собственные дарования, – заметил Жиакомо, – он великолепно музицирует.
– Спасибо, Жиан, ты очень любезен, – улыбнулся Хунта и закинул ногу на ногу, пристраивая гитару поудобнее.
– Для вас, Вольдемар, для прекрасного музыканта, – он кивнул Почкину и начал играть.
С первых же аккордов мне стало понятно, что у бывшего великого инквизитора действительно было более чем достаточно времени для тренировок.
Обычная шестиструнная гитара разливалась под его быстрыми пальцами восхитительным многоголосьем.
– «Besame, besame mucho,
Como si fuera esta noche la ultima vez…»
Хунта неотрывно смотрел на Почкина, тот в немом восхищении перед мастерством магистра не мог отвести взгляда от струн. Да и мы слушали, затаив дыхание. Песня плавно перешла в переливы фламенко, а закончилась невероятно грустным и совершенно непонятным испанским романсом.
Когда музыка стихла, мы все дружно зааплодировали, Хунта, чрезвычайно довольный, поклонился со своего насеста.
Почкин, сраженный талантами бывшего великого инквизитора, взмолился:
– Кристобаль Хозевич, научите меня вот так же? Пожалуйста.
– Конечно же, Вольдемар! Я уверен, вы будете прилежным и способным учеником, – ответил Хунта, возвращая гитару.
– А вот как это вы так? – Володька попытался повторить один из замысловатых переборов, которыми блистал Кристобаль Хозевич.
– Смотрите, – Хунта соскочил с подоконника, сел на стул рядом с Володькой и через его плечо начал показывать, как правильно играть на испанский манер.
– Кристо, не увлекайся, – мягко попросил бывшего великого инквизитора Жиан Жеромович.
– Не лезь, Жиан, я вот исключительно деликатен, – сверкнул глазами Хунта и очень ласково приказал: – Вольдемар, вы не расслабляетесь, это вредно для музыки любви. Бросьте ладонь поверх струн и ласкайте их, как ласкали бы прекрасные волосы, такие, например, как у моего друга Жиана.
Все задумчиво уставились на шевелюру товарища Жиакомо, чем ввели его в полнейший конфуз. А Модест Матвеевич вздохнул и укоризненно заметил:
– Они же вам мешают, длинные, даже товарищ Корнеев вам примером не служит.
– Бросьте, Модест, – хмыкнул Хунта, распределявший Володины пальцы по нужным струнам, – вы бы еще Одина в пример привели, он образцово лыс. Ну, Вольдемар, блесните перебором и не напрягайтесь, умоляю вас, вы ласкаете тело музыки.
– Какой кошмар, – прокомментировал раздавшиеся звуки Эдик, окончивший музыкальную школу по классу виолончели, – так дрова пилят, а не… – он смешался и покраснел. Наш друг иногда был очень стыдлив.
– Это только первая попытка, – не терял энтузиазма Хунта и, приобняв Почкина за плечи, добавил: – Если бы я учил Модеста, я бы, конечно, плюнул, признав бесплодность затеи, но Вольдемар, с его божественным голосом, его точеными пальцами...
– Плюнули бы, говорите? – задумчиво посмотрел на Хунту Модест.
– Давно, – кивнул Кристобаль Хозевич.
– Хм, ну-ка, дайте инструмент.
– Зачем, Модест Матвеевич, на гитаре играть неудобно, карты падают, – вспомнил бородатую шутку Витька.
– Вы музицируете? – в глазах великого престидижитатора появился почти религиозный экстаз.
– Баловался, давно уже.
Володя протянул Модесту инструмент, тот скривился, буркнул: «Шестиструнка? Не уважаю...» и перекрутил колки по-своему.
– Обалдеть, сейчас Модест врежет марш! – повеселел Роман.
– Или «Дубинушку», – скептически поморщился Витька.
– «Как на вольный Терек, на высокий берег, выгнали казаки сорок тысяч лошадей», – голос у Модеста был низкий и очень сильный, чувствовалось, что если он захочет, то легко перекроет догрохатывающий за окном гром, бульканье закипающей воды в банке и смех ребят из отдела Бальзамо. И играл он хорошо. Не так выпендрежно и богато, как Хунта, но… я не знаю, как это объяснить – от его песни хотелось плакать и быть лучше. Хотя раньше такое со мной случалось только при общении с товарищем Жиакомо.
– Модест... я снимаю шляпу... уделали как мальчишку! Где же вы так?
– А еще, – невоспитанно потребовал Эдик, – еще?
– Не надо. – Жиан Жеромович поднял блестящие глаза. – Слишком много и одного раза. Вы мне сердце разорвали.
– Давно уже, – хмыкнул Хунта. – Володя, расслабьтесь, это не техника, это другое. Не скопируешь, разве только само выльется.
– Да бросьте, – улыбнулся Модест, – нехитрое дело, песня такая.
– И дождь кончился, вы обещали мне прогулку, – Жиакомо встал и откинул со лба волосы. Лицо его светилось какой-то необыкновенной тихой радостью.
– После ужина. Режим нарушать – есть непорядок, – кивнул Модест и тоже поднялся. – Благодарю, товарищи, хорошо посидели. Не опаздывайте на ужин и помните – завтра рабочий день! Вот в таком разрезе.
Они вышли.
– Никогда бы не подумал, что свод правил так умеет душу выворачивать, – растерянно сказал Роман.
– Жиан Жеромович насквозь людей видит, – пробормотал Эдик.
– Вольдемар, вы не раздумали учиться? Я могу уделить вам час– другой, после ужина.
– Что вы, я готов! А как вы берете баррэ двумя пальцами сразу, я такого раньше не видел?
А Витька промолчал, но мне показалось, что он решает в уме задачу с пятью неизвестными в квазипространстве.

 Отправлено: 21.05.07 10:04. Заголовок: Re:

~*~

Никогда в жизни я так не ждал воскресенья. В «Соловецких зорях» принцип понедельника, который начинается в субботу, не работал, как и прочая магическая премудрость. В итоге единственный выходной пришелся как нельзя кстати, мы выспались, накупались, сходили в лес и от пуза наелись черники, а за ужином Модест напомнил еще об одном приятном моменте, совершенно забытом нами в пелене трудовых будней.
– Не расходитесь, товарищи! – Модест грузно поднялся из-за столика старших магистров. – Сегодня в двадцать ноль-ноль перед клубом будут танцы. Прошу всех помнить, что вы хомункулусы и ученые, а не какое-то хулиганье. В таком вот аксепте. Со своей стороны обещаю неприятности тем товарищам, которые забудут, что значит культурный отдых. Буду контролировать. Спиртные напитки – под запретом. У меня все.
– Хорошенький получится отдых под грозным оком Модеста, – фыркнул Витька.
– Ничего, – подмигнул Роман, – не волнуйтесь, у меня есть надежные люди среди местного контингента.
– Танцы! – обрадовался Володя. – Давненько я не брал в руки шашек!
– Вы пойдете? – приуныл Эдик.
– И ты тоже, – закивал Роман, – меня просили с тобой познакомить. Желание дамы – закон!
– Это так неожиданно, – смутился Эдька, – но очень интересно.
– И мне, – усмехнулся Роман, – может, выбросишь из головы коварную Майку.
Я поднялся.
– Пошли, хочу лицезреть барышню, имеющую виды на товарища Амперяна. В плохие руки не отдам!
– О, Алехандро, я вас понимаю! – повернулся к нашему столу великий инквизитор. – Нет ничего гаже, когда друзей уводят недостойные, – он прожег взглядом Модеста Матвеевича, но тот пил пятый стакан чая и коварного выпада Хунты не заметил.

– Жарко в галстуке-то, – заметил Володя Роману, который мучился выбором между бордовым в косую полоску и зеленым в ромбик.
– Для дела никогда не жарко, Володя, – назидательно сказал Роман, – и тебе советую учесть.
– А я туда танцевать иду, – засмеялся Почкин.
Витька уже давно собрался и ждал нас на улице. Эдик метался от шкафа к тумбочке в поисках своей расчески, я скрипел неразношенными башмаками и брызгал на себя «Шипром».
В конце концов, мы вышли даже позже великих магистров.
По дорожке впереди нас уже поднимался Жиан Жеромович, безукоризненно отглаженный, держа на отлете свою знаменитую трость с набалдашником в виде головы орла, рядом шел Хунта, за которым вилось ароматное облако сигарного дыма, замыкал процессию Камноедов, по случаю выходного дня сменивший тренировочные на джинсы.
Я плохо себе представлял Жиакомо или Хунту, которые танцуют что-то современнее вальса, про Модеста же и говорить было нечего – он шел следить за соблюдением дисциплины.
На танцплощадке наше появление произвело фурор. Товарищи колхозники смотрели на великих магистров открыв рот и, видимо, решали, в каком ранге сии диковинные птицы, прилетевшие к ним под крышу, и как реагировать на белый костюм товарища Жиакомо на фоне черневших поодаль коровника и элеватора. Наш шофер Леха приветливо кивнул и принялся объяснять односельчанам, что великие магистры не шпионы и не из цирка, как можно подумать по их одеждам, а видные ученые, почти что академики, как товарищ Королев, недавно покоривший космос. Судя по восхищенному киванию, односельчане рассказом Лехи прониклись и разом зауважали Хунту и Жиакомо.
Роман сразу же взял Эдика под локоть и подвел к стайке хихикающих барышень. Я успокоился. Девушки были хорошенькие и, судя по тому, что мой друг не шарахнулся от них в первую минуту разговора, можно было надеяться, что знакомство произвело должный эффект. Витька хлопнул меня по плечу и, заметив, что я почти женат, а засим глазеть на чужих девиц мне зазорно, отошел к товарищу Жиакомо и попытался втянуть того в сложный научный спор, но Жиан Жеромович мягко отказался выяснять на балу проблему синхронизации речных потоков и предложил Виктору увлечься танцами. Володя Почкин аж подпрыгивал от нетерпения, ожидая начала. И вот волшебный момент наступил. Круглый человечек вытащил из клуба проигрыватель и удлинитель, его добровольный помощник с повязкой дружинника на рукаве принес стопку пластинок, и праздничный вечер начался.
Первые несколько песен девушки и ребята стояли группками, и никто особенно не танцевал, затем публика пообвыклась – все же наше присутствие смущало местное население – и парочки заполнили площадку.
Я следил за происходящим, сидя недалеко от магистров, и курил сигарету.
Вот Роман пригласил хорошенькую девушку с длинной косой, Володька, дорвавшийся до музыки, приплясывал около меня и выискивал глазами, кого бы пригласить – пока играли только фокстроты и вальсы. Наконец он выбрал жертву и пошел на приступ.
Между танцующими протиснулся молодой парнишка и, перекрикивая музыку, объявил:
– Следующий – белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Какая-то особенно смелая и впечатлительная барышня, до корней волос залившись стыдливым румянцем, подошла к Жиану Жеромовичу и еле слышно прошептала:
– Можно вас пригласить?
Кажется, Жиакомо смутился не меньше барышни, вручил Хунте трость, поклонился и, подав даме руку, вывел ее на площадку.
Ко мне подошла наша разносчица Оленька и, даже не спрашивая согласия, вытянула на танцплощадку,
– Товарищ Саша, – зардевшись поинтересовалась Оленька, – Груша переживает, вот товарищ Эдик, он супружный?
– Насколько я в курсе, нет, – уклончиво ответил я – мало ли что за груши интересуются матримониальным состоянием моего друга.
– А товарищ Володя? Он как? Свободный? Не подумайте плохого, товарищ Саша, Клава попросила узнать, очень уж они бойкий да ухватистый.
– Оленька, пусть Клава не обольщается, – вздохнул я. – Володя отличный парень, но в его жизни есть две любви – наука и самбо. И если первая опасности не представляет, то вторая… ну, сама подумай, зачем нужен муж-самбист, он же все время на сборах.
– Точно, – кивнула разумная Оленька, – ну, ваш Корнеев никому не понравился, про него я и спрошать не буду, а вот ваш главный женат?
Я заподозрил недоброе.
– Товарищ Жиакомо? В белом костюме?
– Нет, по нему видно, что холостой, да не подступишься; мужчина, который так наглажен да настиран в совхозе, прекрасно без хозяйки обойдется. Валя его так пригласила, перед девочками похвастать, больно уж кавалер достойный. Я имею в виду главного. Солидного мужчину.
– Модеста? – не поверил я. – Оленька, да кто ж это положил глаз на нашего зама по АХЧ?
– А вот положили, – кокетливо опустила ресницы Оленька, – да не одна. Но я вам не скажу, ибо не подружки спрашали.
Тут музыка кончилась, и я, проводив Олю к ожидающим результатов допроса девушкам, вернулся на свое место, краем уха услышав изумленный вздох колхозной молодежи. Обернувшись, я увидел, как Жиан Жеромович галантно целует руку пригласившей его барышне, а та в состоянии полнейшей ажиотации готовится пасть на руки восхищенных подруг.
Кристобаль Хозевич выкинул сигару с ближайшие кусты.
– Жиан, ты разрываешь сердца местным селянкам, – блеснул он жемчужной улыбкой.
– Кристобаль, тебе не следует так говорить, – смутился Жиан Жеромович, – я не могу отказать даме, которая оказала мне честь, выбрав для танца. И уж тем более тебе прекрасно известно, что оскорбить ее невниманием по меньшей мере недостойно воспитанного человека.
– Ты мне лекцию по этикету читаешь? Или вот Алехандро? – изогнул бровь Хунта.
– Простите, если был некорректен, – извинился Жиакомо и прислонился к стволу клена.
– Что вы, что вы, Жиан Жеромович, и рядом не были, – заверил его я.
Завели пластинку с твистом. Володька, ухватив свою пару, выскочил танцевать и спустя три минуты дрыгоножества и рукомашества вернулся к нам, раскрасневшийся и мокрый.
Хунта, наблюдавший за нашим приятелем с все более увеличивающимся скепсисом, спросил:
– Это вы называете танцами, позвольте спросить?
Отдуваясь и поправляя прилипшую к спине майку, Почкин отметил:
– Энергичные танцы – очень весело, Кристобаль Хозевич, вам должно понравиться. Услуга за услугу – вы мне уроки испанской гитары, я вам уроки твиста и рок-н-ролла. Идет?
Хунта скривился.
– Увольте, Вольдемар, я не столь расчетлив, как принято считать. Меня такие танцы не впечатляют, – добавил он как-то особенно расстроенно.
Я пошел потанцевать, но продержался недолго. По-видимому, сегодня вечером тут собралась вся деревня, и через полчаса площадка напоминала бочку с сельдью – все толкались и наступали друг другу на ноги.
Когда я вернулся с последнего твиста, меня уже поджидал Эдик.
– Ну, как твоя новая знакомая? – поинтересовался я.
– Очень милая девушка, – ответил он, и уши его запылали.
Мимо нас протиснулась высокая как гренадер девица и, подойдя к Камноедову, пригласила его танцевать. Модест Матвеевич сначала не понял, чего она от него хочет.
– Что случилось, товарищ? – спросил он, перекрикивая музыку.
Девушка повторила приглашение.
– Спасибо, – ответил Модест, – но я, понимаете, при исполнении. Негоже мне.
– Отказывать женщине – самое последнее дело, Модест Матвеевич, – заметил ему Хунта, – Вот, поучитесь у товарища Жиакомо.
Великий престидижитатор схватил Хунту за руку.
– Прекрати, прошу тебя, ты ставишь меня в неудобное положение!
– А я думал, ты сам себя в него поставил, друг мой, – отмахнулся от него Кристобаль Хозевич, – Тем более, что я прекрасно знаю, какие именно положения тебе неудобны, и никогда ими не злоупотреблял.
Эдик ткнул меня локтем в бок.
Жиан Жеромович поджал губы и отошел в сторону.
А Модест Матвеевич тем временем все-таки пошел на нарушение и, обняв девицу за талию, неловко закрутил ее в вальсе.
– Посмотри теперь на Жиакомо, – прошептал мне на ухо Эдик.
Я перевел взгляд на Великого Магистра – тот пристально наблюдал за тем, как Камноедов топчет туфли девушки, и лицо его побледнело, а под глазами залегли глубокие тени. Когда Модест, придерживая барышню за руку, крутанул ее волчком, Жиан Жеромович закусил губу, отвернулся и, буквально вырвав из рук Хунты свою трость, шагнул в темноту.
– Экие страсти! – буркнул Хунта. – Алехандро, я полагаю, нам с вами здесь больше делать нечего? Последуем примеру моего друга Жиана?
– Пойдемте, Кристобаль Хозевич, – кивнул я, – Эдик, я рад за тебя, смотри, не попадись Модесту.
– Ты не понял, Саша. Она действительно очень милая девушка, и я не могу портить ей жизнь, внушая необоснованные надежды. Я пойду с вами.
Хунта изумленно поднял брови.
– Романа Петровича подобные соображения никогда не останавливали. Но вы, Эдуардо, правы. Гусарство идет не всем. Вот моему другу Жиану – нет.
Жиакомо вынырнул из темноты, еще более бледный, только теперь на скулах великого престидижитатора пылали пятна румянца. Он вперил взгляд в спину Модеста, беседующего со смелой селянкой, вырвал из манжета запонку, нервно ее покрутил, уронил, махнул рукой и исчез опять.
– Пойдемте, друзья. Раз Жиан начал метать свои рубины перед недостойными, его лучше изолировать.
– И запонку найти нужно, затопчут, – проявил рачительность я.
– Корнеев! – прогремело за нашими спинами. – Проводите гражданку, она боится. Мне нужно обход делать.
– Она боится? – не поверил глазам Витька. – Да я сам пугаюсь таких гражданок.
– Разговорчики, Корнеев. Что мне, Жиана Жеромовича искать?
– Поищите, – одобрил идею Витька, – а барышню я провожу, как звать-то?
– Да пошел ты, – разочарованно протянула селянка, глядя на удаляющийся силуэт Модеста Матвеевича.
К нам подошел мокрый, возбужденный Володя и, размахивая руками, принялся показывать, какое удовольствие получил от танцев. Хунта погрустнел еще сильнее, взял Эдика под руку и потащил вперед, сетуя по дороге на несовпадение его желаний и чужих возможностей.

 Отправлено: 21.05.07 10:04. Заголовок: Re:

~*~

Белый глаз солнца взирал с плавящихся небес на то, как мы, несчастные, ползаем по бесконечному полю. И не было видно нашему горю конца и края.
Рядом со мной обливался потом Роман, за ним полз, изнемогая от жары, Эдик, следом за моим другом товарищ Жиакомо пытался сохранить остатки собственного достоинства и не распластаться непосредственно на грядке, по правую руку от Жиана Жеромовича остервенело рвал одуванчики сосредоточенный и хмурый Витька. Володю Модест Матвеевич отправил за водой, а сам следом за нами собирал сорняки и скидывал их на край поля.
Я отер лицо от пота и сел на землю.
– Вижу мираж, – слабым голосом возвестил я. – Вижу, идет к нам Почкин и тащит за собой бассейн, ванну, душевую…
– Давай-ка ты приляжешь, – встревоженно обернулся на меня Роман, – похоже, ты перегрелся.
– Нет, – протер глаза Эдик, – это коллективный мираж. И Володя от мух отмахивается. Могут ли миражи бояться мух? Вот в чем вопрос!
– Он воду не расплескает? – хмуро отозвался Витька. – С насекомыми воюя?
– Не должен, – Роман поглядел на приближающегося Почкина, – у Володи отличный инстинкт самосохранения. Поэтому он выживет как вид! А вы – вымрете! – магистр ткнул пальцем в Витькину сожженную солнцем кожу, висящую на плечах сухой бахромой.
– Нет. Он выживет, потому что с водой. А мы умрем от жажды, – поделился справедливыми опасениями я.
– Но Володя идет к нам! – в голосе моего друга Эдика звучала отчаянная надежда.
– Он просто Витины жаждущие глаза не видит, подойдет поближе, узрит наше чудовище – и бежать. Давайте создавать вид всем довольных людей, пусть не опасается водяного бунта, – и Роман ласково помахал приближающемуся Почкину.
– Скоро принесут? – обратился к нам Жиан Жеромович. Язык товарища Жиакомо заплетался, а на идеально белой рубашке висела редисочная ботва. – Темнеет.
Я поднял глаза на безупречно ясное светящееся небо, потом с подозрением перевел взгляд на заведующего отделом Универсальных Превращений и настороженно пообещал:
– Скоро.
Жиакомо, пожалуй, выглядел хуже всех нас – покрасневший, с совершенно мокрым лицом, волосы сбились на лбу.
Он посмотрел вдаль, где прыгал через грядки наш товарищ, груженный пятилитровыми алюминиевыми бидонами с водой, встал с четверенек, отряхнул с себя землю, сделал два шага навстречу вожделенной влаге, плавно обернулся вокруг своей оси и рухнул оземь.
– О черт возьми! – заорал я.
Мы повскакивали с грядок и бросились к Жиакомо.
Эдик склонился над великим магистром и пощупал пульс.
– Перегрелся, – заключил он.

– Что здесь происходит? – прогремело за нашими спинами, – что за непорядок такой?!
– Да, какой уж тут порядок, – сквозь зубы пробормотал Роман, – у Жиана Жеромовича обморок.
– Так не позволено же, – несколько озадаченно произнес Модест, – утечка мозгов какая-то, не иначе!
– Разбазаривание голов великих магистров, – кивнул наш друг Амперян, переходя на доступный товарищу Камноедову административный язык.
– Он умрет? – у Витьки задрожали губы. Чтобы хоть как-то соблюсти репутацию человека, не склонного к сантиментам, он добавил: – Хрен с маслом им! – и погрозил кулаком солнцу.
– Не выражайтесь, Корнеев, – машинально выговорил Модест и склонился над великим престидижитатором. – Привалов, голову ему рубашкой накройте, можно своей.
– Сашка белокожий, лучше я, – сказал Роман и стал стягивать футболку.
– От тебя за версту воняет одеколоном «Шипр», – остановил Ойру-Ойру Эдик, – возможен аллергический шок.
– Клоуны! – взвыл Витька, – спасайте Жиана Жеромовича! – и начал стаскивать свою изрядно пользованную тельняшку.
– Этот потник только убить может, – прорычал Роман, – Эдька, скажи ему.
– Ничего, – заверил Витю добрый Эдик, – если на товарища Жиакомо нападут враги, мы бросим им в лицо твою тельняшку, а пока магистр нужен нам живым.
– Прекратите! – призвал к порядку копошащуюся общественность Модест. – Спасибо, Привалов, – он водрузил мою майку на голову великого престидижитатора, нагнулся и поднял Жиакомо на руки, вернее, принял вес на живот и довольно легко потопал к ближайшим густым зарослям бузины и боярышника, видневшимся у края поля. Эдик встряхнулся, догнал Модеста и зафиксировал голову Жиакомо на плече товарища Камноедова посредством собственной руки, чем наверняка вызвал одобрение зама по хозяйственной части. Витька назвал Амперяна подлизой и помчался к Володе, дабы сообщить, где именно вода нужнее всего. Мы с Романом переглянулись и пошли вслед удаляющимся Эдику и Модесту – на случай непредвиденных падений и прочего непорядка.

Модест сгрузил бесчувственную ношу в тени кустарника и обернулся на нас:
– Воду давайте.
Витька и Почкин как раз подтащили бидоны поближе, Камноедов запустил руку в карман тренировочных, сосредоточенно в нем покопался и выудил на свет божий огромный клетчатый носовой платок.
– Лей, – скомандовал он.
Намочив платок, он согнулся над пострадавшим, попутно бесцеремонно отодвигая заботливого Эдика, положил холодный компресс на лоб великому магистру и усердно похлопал того по щекам. Я забеспокоился, что от этих лечебных оплеух у больного останутся синяки.
Жиакомо приоткрыл глаза и вяло приподнял руку, перехватывая могучую длань Камноедова, занесенную для очередного удара.
– Благодарю вас, – еле слышно прошептал он.
– Как вы себя чувствуете, Жиан Жеромович? – Витька склонился над неподвижно распластанным Жиакомо.
– Почти... хорошо. Сейчас встану...
– Лежать! – скомандовал Модест и обернулся к нам. – Идите, работайте, что столпились?
– А он? – спросил Роман. – Один останется? Валяться здесь?
– Со мной валяться будет, – внушительно произнес Модест, – и с Приваловым. Намочите свою майку тоже. И давайте сюда. Корнеев, Почкин, остальные, вы еще здесь? – удивленно посмотрел он на опешивших от подобного заявления магистров. – Вода – это жизнь, несите ее другим товарищам.
– Вы нас, если что, крикните, – попросил грубый Корнеев и скорбно покачал головой.
– Если что, вы мне уже не поможете, работать идите, план выполнять, – рявкнул Модест и повернулся к хорошо себя чувствующему Жиакомо, мимикрировавшему под окружающую зелень.
– Саш, зови, – хлопнул меня по плечу Почкин, и мы остались втроем. Я сел чуть поодаль и притворился, что занят изучением жизни насекомых. В частности, слепней и комаров, в изобилии сновавших в кустах бузины.
– Экий вы неосторожный, товарищ Жиакомо, – гудел Модест Матвеевич, – а еще работник умственного труда!
Камноедов уселся рядом с лежащим Жианом, свернул влажную майку и подложил магистру под голову вместо подушки.
Жиакомо попытался присесть, но с первого раза ничего не получилось.
– Простите меня, любезный Модест Матвеевич, за причиненное вам неудобство. Право же, не стоило так беспокоиться обо мне, – обессиленно опустив голову, вымолвил он.
– Конечно, – хмуро отозвался Модест, – надо было оставить вас там, как пример нарушения техники безопасности.
– Я виноват, – огорченно согласился Жиакомо.
– Вот где ваша панама? – строго поинтересовался зам по хозяйственной части.
– У меня нет панамы, – совсем расстроился магистр.
– Значит, надо организовать, – Модест Матвеевич огляделся по сторонам и обнаружил меня. – Привалов, сотруднику требуется солнцезащитный головной убор. Располагаете?
– Никак нет, – отозвался я, выпрямив спину.
– Сплошное членовредительство, – задумчиво поделился Модест. – Хоть платок имеется?
Платка у меня тоже не было, поэтому я был признан несознательным и не приносящим пользу коллективу субъектом и оказался подвергнут порицанию общественности в лице Модеста Матвеевича.
Критику прервал товарищ Жиакомо, который протянул ослабевшей рукой свой носовой платок с вышитыми инициалами.
Модест удовлетворенно кивнул, завязал уголки платка узлами, получив таким образом импровизированную тюбетейку, и вернул Жиакомо со словами:
– Применять при каждом выходе на открытый солнечный свет. С вашими-то темными волосами надо бы озаботиться… – он неодобрительно смерил взглядом шевелюру магистра, – … этим… как бишь…
– Прикрытием? – попробовал угадать я.
– Прикрытием? От кого? Вы находитесь в дружественном совхозе, товарищ Привалов, здесь врагов нет!
– Точно так, Модест Матвеевич, – с энтузиазмом согласился я и решил, что на сегодня общения с замом по хозяйственной части мне более чем достаточно. – Разрешите идти?
– Куда? – изогнул бровь Камноедов.
– На трудовой подвиг, так сказать, – отбарабанил я и поднялся.
Модест неодобрительно посмотрел на меня, на поле, на футболку под головой Жиакомо и не одобрил.
– Сидеть! Вижу, пример товарища пропал для вас втуне? Сгореть желаете и тем выпасть из рядов коллектива на неопределенный срок?
Мысль, что Камноедов может заподозрить меня в дезертирстве с трудового фронта, мне не понравилась.
– А как быть, Модест Матвеевич? – заныл я. – Ребята-то работают?
– Будь вы человеком высокой сознательности, я бы оставил вас с товарищем Жиакомо, а сам отправился выполнять тройную норму, – укоризненно заявил Модест, – но вы только что доказали обратное.
– Я ничего не доказывал, – вспыхнул я, – наоборот, пылаю энтузиазмом и хочу приносить пользу!
– Так... – Модест Матвеевич выдвинул вперед челюсть, сразу видно – принялся решать непростую моральную дилемму. – Значит, не отлыниваете?
– Никак нет, – уныло повторил я.
– Я почти пришел в себя, – Жиакомо попытался приподняться на локте, но застонал и рухнул обратно в траву.
– Отлыниваю, – прошептал он.
– Вы мне это прекратите, товарищ Жиакомо, – осердился Модест Матвеевич, – весь вред, что вы могли себе причинить, уже причинили. Лежите и не отвлекайте внимание товарищей. Привалов!
Жиакомо застонал.
– Да, Модест Матвеевич.
– Держите, – он расстегнул пуговицы на ковбойке, снял ее и протянул мне, – идите.
– Я же утону в ней.
– Ваши трудности, товарищ Привалов! Больше ешьте в столовой… Вы еще здесь?
– Бегу, – кивнул я, накидывая на плечи невообразимо большую для моего сорок первого размера рубашку, – а голову товарища Жиакомо надо повыше положить. У него платок спадает и кровь в сосуды плохо поступает, – выдал я сентенцию, когда-то услышанную от Эдика.
– Платок никуда не годится, – снова разгневался Модест.

Уходя, я обернулся и увидел, что товарищ Камноедов решил задачу по приведению заведующего отделом Универсальных Превращений в рабочее состояние. Он развернул свой собственный носовой платок, имеющий перед жиакомовским неоспоримое преимущество – необъятные, как у простыни, размеры – и смастерил новый головной убор.
– Будете носить, – услышал я раскатистый приказ заместителя по хозяйственной части.

 Отправлено: 21.05.07 10:05. Заголовок: Re:

 Отправлено: 21.05.07 10:31. Заголовок: Re:

Карбони & XSha
уношу читать. Хочу заранее сказать огромное спасибо за сам факт!))

 Отправлено: 21.05.07 10:36. Заголовок: Re:

Пожалуйста)))
Приноси фидбек

 Отправлено: 21.05.07 10:43. Заголовок: Re:

Карбони & XSha
а продолжение скоро? ;)

 Отправлено: 21.05.07 10:45. Заголовок: Re:

Galadriel уже прочитала? О.О
Должно быть скоро ;-)

 Отправлено: 21.05.07 14:35. Заголовок: Re:

....Мы в восхищении! Королева в восхищении... ( на более осмысленный отзыв меня не хватит - никак растекшиеся лужицей мозги в кучку не соберу)

 Отправлено: 21.05.07 15:03. Заголовок: Re:

Валет мы рады! Спасибо!

 Отправлено: 21.05.07 15:06. Заголовок: Re:

Бозе мооооййй!!!
Какая красота!!!
Большое-больное-большущее спасибо!!! Как я мечтала о хорошем большом фанфике по понедельнику!! И наконец мечта сбылась!
Какие же все родные и знакомые! Особенно спасибо за фотографии - подобрано просто супер! :))
Очень хочеться продолжения! Пейринг здесь будет только один?
Жду, что будет дальше!! :)

 Отправлено: 21.05.07 16:07. Заголовок: Re:

Вода – это жизнь, несите ее другим товарищам.

В точку! Еще такой "водички" и жизнь будет прожита не зря. Спасибо за такую прелесть.

 Отправлено: 21.05.07 16:17. Заголовок: Re:

Прелесть какая... Проды! Я жажду проды!
И да, пейринги ещё будут?

 Отправлено: 21.05.07 17:19. Заголовок: Re:

Это что-то совершенно невообразимое! С огромным нетерпением жду продолжения.
Стиль, сюжет - выше всех возможных ожиданий! ))))

 Отправлено: 21.05.07 17:51. Заголовок: Re:

Дамы,сколько раз я говорила вам,что я вас люблю?
И еще раз скажу за стенд с фотографиями.
Восхитительно все, начиная с саммари :)
Но если я начну раздергивать этот шедевр на цитаты,тема закроется. Я же его близко ктекстузнаю :)))

 Отправлено: 21.05.07 18:24. Заголовок: Re:

Карбони & XSha Я буду очень плохим читателем. Я буду нагло копировать обновления в отдельный файлик, но прочитаю только после того, как вы закончите. Мне очень стыдно, что в процессе от меня не будет никаких откликов.

 Отправлено: 21.05.07 18:54. Заголовок: Re:

фотографии изумительны, диалоги за стенкой -- тоже. И совершенно невозможно понять, кто из вас что писал... И пейринги прекрасны :))
спасибо :)

 Отправлено: 21.05.07 20:13. Заголовок: Re:

Гениально! Товарищ Карбони, товарищ XSha, в связи с вышеследующим вам положена похвальная благодарность в приказе и молоко за вредность! ММК/ЖЖ это ОТР!!! И вы это всем нам показали и доказали.
Но читателя волнует также и судьба К.Х. Хунты, надеюсь, и он не уйдет с полей обиженным.))))

"ут колом или ко-остром не обойдешься. Раньше – милое дело, а сейчас – сде-елают тебя ди-иссидентом и п-предателем"
- отлично.

И молодцы, что Романа оставили бабником, уважение канона достойно уважения, в таком вот аксепте.

Стиль схвачен прекрасно. Как и герои - в характере однозначно. Портреты на доске почета рулят (только Кристобаля я бы выбрала потощее..)))

 Отправлено: 21.05.07 20:19. Заголовок: Re:

Но читателя волнует также и судьба К.Х. Хунты, надеюсь, и он не уйдет с полей обиженным.))))
Да, кстати, очень волнует! ))) Я бы, правда, ему в пару пожелал кого-нибудь поизящнее, но лишь бы Кристобаль свет Хозевичу хорошо стало.

 Отправлено: 21.05.07 21:29. Заголовок: Re:

Shippo ладно, откроем тайну - пейринг будет не один
Спасибо за отзыв!!!

Kermis вам спасибо)))))

Arianrod куда ж без пейрингов ;-)

Aureliano большое спасибо!!

Ольга о! наш любезный читатель!! Мы так рады!!! Спасибо за теплые слова!!! Ужасно приятно!

Мириамель надеемся, что после того, как фик будет закончен, отзыв все-таки будет

menthol_blond спасибо!!!
мы так тесно сплелись в творческом экстазе, что сами, порой, не знаем, где чей кусок %)))))

Товарищ Daria! От лица нашего творческого коллектива благодарим за отзыв!!
Мы старались не обижать наших героев - есть надежда, что не уйдет Кристобаль Хозевич обиженным

(и что такое ОТР?)

 Отправлено: 21.05.07 22:00. Заголовок: Re:

Карбони & XSha "и что такое ОТР?"
One True Pairing

 Отправлено: 21.05.07 23:12. Заголовок: Re:

Выражаю свое восхищение еще раз, и становлюсь перед авторами на колени, не распрямляясь ползу к ним, униженно вымаливая проду...
насчет Хунты и канона... может его с Кивриным свести...Теодоро же инквизитора уже столько э-э лет выносит и терпит?

 Отправлено: 22.05.07 00:28. Заголовок: Re:

*хлюпает носом*
А я так надеялся на пэйринг Хунта/Жиан, Камноедова вапще не переношу(((
Может всё-таки ЖЖ/КХ, а?