Slash World

Кабинет.
Дождь. В этом городе постоянно идет дождь, и, вслушиваясь в его бесконечный шорох, Кроуфорд часто пропускает момент, когда бесшумно открывается входная дверь и на ее пороге, словно отделившись от влажной тьмы снаружи, появляется его немец. Глядя мимо оракула, роняет холодные капли с черного плаща на потемневший паркет их старого дома, в котором слишком много комнат для двоих. Он снимает фуражку, кладет на стол кожаную кобуру, с рисунком в виде крылатого перевернутого креста, при взгляде на который Кроуфорда слегка мутит. Немец садится в глубокое кресло, его лицо бледнее, чем порошок в ложбинке между замерзших пальцев, тонкие, будто стеклянные, ноздри настороженно ловят неизвестный аромат, холодные глаза – провожают густые тени за окном. Брэд опускается на пол, рядом с ним, не против воли – он хочет этого сам. Возможно, в следующий раз его немец не вернется.

Кухня.
Следы неумелых инъекций на теле своего оракула немец обнаруживает почти сразу. Еще быстрее – шприцы и героин в одном из посудных шкафчиков, словно чует их запах. Любуясь им, Брэд ожидает удара, горячего укуса хлыста или, хотя бы, самой обычной пощечины. Но немец просто смотрит ему в глаза, и ярость выдают только побелевшие костяшки сильных пальцев, сжимающих любимую игрушку. Под этим нестерпимым взглядом Кроуфорд медленно сгибается пополам и опускается на пол.
- Убей меня, - спокойно говорит он. – Убей, прошу. Для меня это будет счастьем – умереть рядом с тобой, от твоей руки. Убей…Пока ты не исчез.
Немец реагирует мгновенно – с размаху бьет его в лицо носком угольно-черного жесткого сапога, не настолько сильно, чтобы выбить зубы, но вполне достаточно для превращения тонких губ в кровоточащие раны.
Кисло-соленый вкус и яркие капли, падающие на до блеска вымытый пол, заставляют оракула очнуться. Он тяжело приподнимается, чуть дрожа, доползает до немца и утыкается лбом в его бедро.
- Прости… - шепчет Кроуфорд, оставляя бурые пятна на грубой ткани, - прости, прости…Я люблю тебя.
Немец снимает перчатку и касается его волос. Брэд поднимает голову, стараясь поймать сапфировый взгляд. Телепат тянется в сторону, берет со стола почти полную бутылку ледяной водки, делает жадный глоток и с силой прижимает свой рот к разбитым губам Кроуфорда, который не может сдержать глухих вскриков дикой боли, но ни за какие сокровища мира не согласится прервать поцелуй.

Спальня.
Эта комната, одна из его любимых, впитывает шум дождя, как морская раковина, покрытые неяркими обоями стены кажутся мягкими и податливыми, слепое стекло – живой черной ртутью. Кроуфорд в легких светлых брюках сидит на холодном деревянном полу, прислонившись к кованой спинке идеально убранной кровати, распятый в центре причудливой железной вязи. Немец бесшумно появляется в проеме двери, зажигает свет и опускается на стул напротив него. На прекрасном лице, как всегда, ни единой эмоции, хрупкое тело неподвижно, только изящные белые пальцы играют тонким хлыстом. Наконец, словно заметив оракула, он зажигает свечу, любуется огнем, позволяя горячим каплям падать на плечи Брэда, мягкими неторопливыми движениями снимает серебряный перстень с двумя молниями - SS - и подносит к пламени. Кроуфорд вздрагивает – видение будущего выбивает холодный пот и заставляет дернуть удерживающие руки шелковые ленты. С безупречным равнодушием в холодных синих глазах, немец подносит раскаленную печатку к груди оракула и медленно прикасается ею к тонкой коже чуть пониже левого соска. Безумная боль совершенно не соответствует мерзкому шипению и слабому запаху обожженной плоти, но Кроуфорд сдерживает крик, прокусывая и без того раненные губы - кровь тонкими струйками сбегает вниз по подбородку. Дыхание учащается и замирает, немец молча и безучастно наблюдает, как блестят соленые капельки на висках американца в рыжем свете. Проходит несколько минут, и оракул успокаивается, привыкнув, хоть, слезы, застывшие в глазах, превращают медные пряди в сплошное огненное пятно. Налюбовавшись, немец, чуть улыбаясь, снимает сапоги и аккуратно ставит на пол, вытягивает длинную ногу и касается пальчиками мокрой щеки Брэда, гладит почти нежно, трогает плечо, царапает грудь, задевая свежую рану, упершись в нее пяткой, придвигается ближе, на самый краешек стула. Расстегивает брюки и едва заметно кивает, в ответ на умоляющий взгляд карих глаз.
Кроуфорд морщится, но заставляет себя не стискивать зубы, когда израненного рта касается невозможно горячая бархатистая кожа.
Немец раскачивается, коротко подаваясь вперед, ножки стула мерно ударяются в пол, его глаза закрыты, голова – откинута, и Брэд согласен носить еще одно клеймо, только чтобы прикоснуться к фарфоровой шее окровавленными губами, затекшими пальцами… Стук собственного сердца оглушает, он не сразу замечает, что немец, не издав ни звука, отстранился, оставив лишь желанный вкус да несколько обжигающих вязких капель на щеке. Влажным языком телепат собирает их, а потом, словно поддавшись внезапному порыву, освобождает запястья Кроуфорда, крепко обнимает его и позволяет обнять себя. Оракул гладит и целует шелковистые волосы, жадно затягиваясь чудесным запахом, а немец неподвижно сидит на чужих коленях, уткнувшись лицом в широкую грудь.
Несколько идеальных минут спустя, он встает, обувается и уходит, погасив свет.

Ванная.
Кроуфорд не в силах оторваться от окна, хоть за мутным стеклом час за часом видно только непроницаемую серую стену дождя. Его немец не возвращается уже шесть с половиной дней, и оракулу как никогда хочется вновь ощутить резкий ожог тонкого хлыста или хотя бы взгляд обреченных синих глаз. Он обхватывает руками свои плечи – в комнате холодно, а рубашки Брэд не носит с тех пор, как немец переступил порог, - чтобы в каждом зеркале видеть его следы, его признания в любви.
Кроуфорд бросает взгляд на кричаще-алый букет берлинских роз, и его покрасневшие глаза начинают слезиться. По опустевшему без молчания немца дому медленно, сонной волной разливается отчаяние, заполняя грудь пророка нестерпимой болью, по сравнению с которой все физические мучения кажутся просто необычной лаской. Кроуфорд заставляет себя вздохнуть и поверить, что вот-вот дождь вернет ему того, кто достоин видеть его смерть.
На несколько мгновений зыбкие тучи за окном рвутся, обнажая рыжее закатное солнце, и оракул кивает себе, подтверждая принятое решение. Как всегда – идеальное.
Лезвие выпадает из ослабевших пальцев, и Кроуфорд усмехается – это оказалось так просто. Почти никаких неприятных ощущений – уж он-то знает, что такое боль – кровь просто струится, стекая с левого запястья в горячую воду, а с правого – на отвратительно-белый пол.
Проклятый дождь не стихает даже здесь, и оракул представляет своего немца, идущего по одной из узких улочек Берлина, мокрый асфальт и тонкие ручейки, собирающиеся в лужи, – насыщенного бордового цвета…И запах его сигарет.
Бесшумно открывается дверь, пропуская темную фигуру – оракул дождался.
Внимательный взгляд в ответ на счастливую улыбку, едкая слеза по бледной до серого щеке и искаженное страданием лицо – немец уверен, что опоздал, Брэд – что он как раз вовремя.
В последнем слайде перегорающего сознания Кроуфорд необычайно четко и ярко видит, как черной молнией вскидывается к виску тонкая рука, как, хищно сверкнув вороненым боком, захлебывается выстрелом будто простуженный «вальтер», и его Самый Любимый Немец безвольно оседает на холодный кафель.

Форум » Общий раздел » WK+Otto Dix: "Любимый немец", Кроуфорд/Шульдих, PG-13, bdsm, смерть персонажа(ей).
	перенос